сказала, отчитала Дору - за всех бухарских сразу! Я была в комнате, но кое-что слышала (ужасно неудобно жить напротив кухни, кто о чем там ни болтает, мы в курсе). Мол, плохо моют плиту после готовки, и ставят кастрюли на ее стол, и зачем-то держат коляску в углу... Дора выслушала все это внимательно, и никакого скандала не было. Наоборот, вечером она даже и меня спросила, не имеем ли мы каких претензий по кухне. По-моему, она была искренне удивлена! Зачем, говорит, ругаться? Зачем злиться? Если вам не нравится, что я ставлю кастрюли на ваш стол, так скажите, и я буду знать. Если вам по вечерам шумно, или, там, коляска под ноги попала, так, что, нельзя сказать, как приличный человек приличному человеку?!
- Понимаешь? - оборачивалась через плечо Сима. - Нам надо было сообщать о наших неудобствах, а мы молчали... Ворчали про себя, но терпели; а они - ни сном, оказывается, ни духом!
Вера кивала головой, смотрела грустно. Это были через чур хорошо знакомые обстоятельства ее жизни: ничуть не злые, нормальные совершенно люди, которые устраивались в пространстве, исходя из соображений собственного удобства. Если их просили подвинуться, то они, конечно же, отодвигались. Но молчание было для них знаком согласия; молчания как протеста они не воспринимали... Вера уродилась молчаливой дурой, уж сколько лет прошло, а она так и не научилась говорить вслух: 'мне это не нравится'. Ну, сама, значит, и виновата...
- Так что, будете теперь Доре говорить о кастрюлях?
- Даже и не знаю... Честно говоря, мне во многих случаях легче коляску обойти, чем вслух сказать. Неправильно, наверно...
Кухня наполнялась свежим кофейным запахом. Маленькая вишня за окном стояла совсем без листьев, но тонкие коричневые веточки уже начали покрываться розовым пухом бутонов. Сима смотрела на строгое Верино лицо, тяжелые морщины у бровей, и вспоминала, как недавно она обронила, вроде извиняясь:'Ты не думай, что я всегда была такая. Я раньше и смеяться могла, и песню спеть...' Это признание подействовало на Симу сильнее, чем многие душещипательные рассказы про эмиграцию.
Вера взяла со стола ложку, покрутила в руках и сказала:
- Знаешь, до сих пор не могу привыкнуть, что я тут. Проснусь, не могу понять - где я. Потом соображу: в Германии! И так страшно становится... Хочется опять проснуться, но уже дома... Не знаю, когда это кончится? Одна надежда у меня, Сим, - Сашины родители так мечтали попасть в Европу, так стремились... Может, они хоть теперь начнут жить для себя наконец, а мы - для себя?
Сима согласно покачала головой. Она не стала рассказывать, что буквально вчера слышала в холле, как Роза Борисовна делилась с Томочкой из зеленого коридора: 'Всю жизнь - для детей, понимаете? Каждый день, абсолютно каждый день! Все бросили - квартиру, друзей - чтобы дети здесь пожили по-человечески. Пусть на первых порах будет тяжело - мы же будем помогать; пока мы еще на ногах, мы будем помогать! Внука растить, готовить, все, все...'
Кофе уже был готов, когда в коридоре раздались оживленные голоса, быстрые шаги, и в кухню заглянул запыхавшийся Валерка Полищук:
- Тетя Вера, вы тут? Идите скорей, вас какой-то немец спрашивает у главного входа!
У Веры сразу стал испуганный вид: немец? Какой еще немец? Некоторые старожилы хайма заводили знакомства с местными, но Вера сторонилась как своих, так и чужих, и никого в Вайсбахе не знала.
Почти все неуехавшие в Хохбург вонхаймовцы сидели в это предобеденное время на тенистой площадке перед главным входом - присматривали за играющими детьми, вяло переговаривались, играли в шахматы. Теперь же, почуяв развлечение, народ собрался в группки и разглядывал стоящий на дороге 'Мерседес' шестидесятых годов и высокого седого немца рядом с ним.
- Подарок, подарок привез! - завистливо шелестело вокруг, когда Сима с Верой вышли на площадку. Несколько раз уже бывало, что возле общежития останавливались машины 'добрых самаритян' - некоторые просто оставляли на обочине мешки со старой одеждой, некоторые подходили к какой-нибудь молодой мамаше с ребенком и, приветливо улыбаясь, вручали коробку с игрушками или сладости. С тех пор каждый абориген приличного вида в окрестностях вонхайма рассматривался как потенциальный даритель.
Под любопытными взглядами Вера подошла к ожидающему немцу. Уважая здешние порядки, она изо всех сил старалась улыбаться. Но старик смотрел строго:
- Frau Krinizki? Мучительно собирая воедино свой скудный запас немецких слов, Вера кивнула. Потом набрала воздуху для красивой фразы, которую как раз недавно учили на курсах по теме 'Знакомство', но немец уже повернулся спиной и открывал багажник 'Мерседеса'. Напряжение в рядах зрителей достигло апогея. (Конечно же, подарок, и судя по машине, солидный. Но почему именно ей?!)
На свет явилась большая картонная коробка, и все заготовленные слова вылетели у Веры из головы. Она узнала коробку от велосипедного шлема, который они купили Мишке две недели назад (по Вериным понятиям, это было порядочным излишеством, но здесь все дети ездили в школу в ярких разноцветных шлемах). Вчера Вера собственноручно сложила в эту коробку накопившуюся в хозяйстве макулатуру, и они с Сашей отнесли ее на специальное место возле вайсбаховского продуктового магазина, где стояли большие контейнеры для разного рассортированного мусора.
С коробкой в руках Вера выслушала короткую, но энергичную лекцию: по правилам полагается класть макулатуру прямо в специальный ящик, а не оставлять рядом. 'Фрау Криницки' поступила нехорошо, оставив коробку возле контейнера, ведь если подует ветер, бумага разлетится. Выйдет грязный вид, неудобно для прохожих, добавит работы персоналу, обслуживающему этот участок мусоросборников...
- Вашу фамилию я нашел на конвертах, лежащих внутри, - добавил на прощанье немец. - И решил напомнить Вам, что, пользуясь чьим-либо гостеприимством, необходимо соблюдать все правила, установленные в этом месте. До свидания.
Пунцовая Вера шла обратно к главному входу, прижимая коробку к груди, а в публике, которая не могла слышать слов приезжего, росло недоумение завидовать или нет: с одной стороны, врученный пакет был очень солидных размеров, с другой стороны, слишком убитый был вид у 'одаренной'. Самые нетерпеливые уже собирались поинтересоваться содержимым подарка, но тут наконец-то появился Саша, которому только что сообщили о странном визите. Он обнял жену, забрал у нее злосчастную коробку, и представление закончилось.
Пока Сима раздумывала, пройтись ли немного в сторону леса, или вернуться к остывшему кофе, на нее наскочила Тамара Александровна.
- Сима! Почему ты здесь, ведь вы же все уехали на днях в Ганновер?
- Ия, Витя и мама поехали, а я осталась.
- Ах вот оно что... А я все смотрю, машины вашей нет и нет, что же, думаю, вы так сильно задержались? - Тамара Александровна любила быть в курсе перемещений и поездок всех жильцов. А поскольку никто своих действий оглашать не хотел (напротив, в основном старались держать в секрете), у Тамары Александровны было обширное поле для узнавания и разведывания, а также накапливания обид на особенно скрытных.
- И что, надолго твои уехали? К понедельнику-то ведь должны вернуться, общее собрание будет, помнишь?
В России Тамара Александровна работала заведующей детским садом, а в общежитии стихийно заняла роль коменданта на общественных началах.
- Сима, ты вот что: скажи маме, пусть зайдет ко мне, когда вернется, хорошо? Мне очень интересно, что у них вышло. Нынче все так стремятся в Ганновер, прям не знаю, может и мне тоже как-то попробовать? Но как, понятия не имею! У кого ни спрошу - мнутся, глазки вниз, 'ничего не знаем, сами хотим узнать', а видно, что врут! Семку Басова на прошлой неделе спрашивала, ничегошеньки не сказал, а нынче гляжу - намылились туда же, в Ганновер, - с чего бы это вдруг, а?
С некоторых пор (а может, и с самого возникновения вонхайма) атмосфера секретности заполнила его коридоры и окружающее пространство. Каждая семья старалась иметь какие-то тайны от остальных, неосознанно сплачиваясь вокруг своего личного сладкого знания. Приехав в Германию с несколькими баулами домашнего барахла, с жалкими суммами, копившимися всю жизнь, обитатели общежития чувствовали себя совершенно неимущими в этой непонятной и чужой для них жизни. Со временем приходило понимание: самое ценное и необходимое в новых условиях это информация. Любая. Но принадлежащая ограниченному кругу людей. Получить скрытую от других информацию - значило получить преимущество в устройстве своих дел, шанс выбиться из нижнего беженского слоя в приличное общество. Поделиться такой информацией - значило оказать большую услугу, которая обязывала к ответному шагу.
