отбросил бич. В дверь постучали, и кто-то, не дожидаясь разрешения, заглянул в кабинет. В ушах Тельмана гудел прибой. Сознание возвращалось к нему пронзительными болезненными толчками. Он мучительно застонал. Сквозь глухую завесу, за которой еле мерещился гул океанской волны, он различил чей-то шепот.
- Что тут у вас происходит? - зачем-то спросил вошедший, будто он и сам не видел, что здесь происходит, или не догадывался, что может происходить. - Уборщицы слышали крики, - несколько виновато пояснил он. И другие люди тоже. В здании еще есть посетители. Нельзя ли побыстрее закончить?
Зазвонил телефон, и Гиринг, взяв трубку, только кивнул заглянувшему в дверь человеку, после чего тот скрылся.
- Гиринг! - бодро отозвался он, потому что по прямому проводу спецсвязи ему большей частью звонило начальство.
- Вы забыли. Карл, мне кое о чем сказать, - сразу узнал он неповторимый голос Гейдриха. - Какие вы собираетесь принять меры по охране вашего подзащитного? Я слышал, будто коммунисты что-то такое затевают.
Гиринг побледнел от нахлынувшего ужаса, хотя никаких особых проступков за ним не числилось. Гейдрих каждый раз прямо в сердце поражал его своей нечеловеческой осведомленностью. Или проницательностью? Но тогда проницательность эта была нечеловеческой вдвойне.
- Самые решительные, группенфюрер, - он покосился на лежащего посреди комнаты Тельмана и махнул рукой.
Два эсэсовца взвалили его на плечи и потащили назад в кресло. Начали опять вытирать мокрыми полотенцами кровоточащие раны на голове.
- Конкретно?
Гирингу казалось, что шеф видит через трубку все, что здесь происходит. И его, Гиринга, смятение в том числе.
- Арестовать всех подозрительных, которые входят в контакт с... подзащитным или его близкими, - он зачем-то прикрыл микрофон рукой.
- Это успеется. Я думаю, вам не стоит особенно торопиться. Карл. Лучше включитесь в игру. Вы меня поняли?
- Ясно, группенфюрер. Будет исполнено.
- Хорошо. Действуйте в контакте с Зибертом и смотрите, чтобы он не наделал глупостей с этой красной фрау.
Гейдрих дал отбой, и Гиринг вышел из-за стола.
- Хватит на сегодня, - сказал он, всем телом ощущая удивившую его самого апатию.
Эсэсовцы завязали Тельману разбитый затылок и лоб полотенцем. Снова потом вытащили из кресла и посадили на табурет.
- Одевайся, - Вилли швырнул ему измятую рубашку и жилет. - И повернись лицом к стене. Если обернешься, буду стрелять. - Он расстегнул кобуру на животе и вынул 'вальтер'.
Тельман сразу же обернулся и посмотрел на Вилли. Тот не выдержал взгляда и отвернулся. Одни только глаза остались прежними на истерзанной, неузнаваемой голове.
- Сволочь, - сказал эсэсовец и спрятал револьвер. - Ладно, - махнул он рукой. - Позвоните в столовую, пусть принесут нам чего-нибудь.
Долговязый тут же подскочил к телефонному столику и нажал кнопку.
Когда открылась дверь и вошел в белой коротенькой курточке кельнер, никто уже не заставлял Тельмана смотреть в стену. И невредимые его глаза, страшные, потому что искалечено было лицо, заставили кельнера закусить губу и покачать головой. Но он ничего не сказал, поскольку был исправным членом партии и дорожил хлебным местом в гестаповской столовой.
Когда он возвратился с сосисками, капустой и холодным пивом, Тельмана в комнате уже не было. В стальной кабине лифта его спустили в подвальную тюрьму и бросили в камеру, прямо на каменный пол.
Шел уже одиннадцатый час, и попечение об арестантах на сегодня было закончено. Поэтому Тельман не получил даже воды. Если человеку после 'усиленного' допроса не дают воды, значит, пытка продолжается, и нечего надеяться смягчить ее криком и ударами в дверь. А пить хотелось. И рот горел, как прокаленная солнцем растрескавшаяся пустыня.
Из брошюры Г. Димитрова 'Спасем Эрнста Тельмана!'
Москва, 1934 г.
...Надо использовать все возможные пути, чтобы широкие слои
германского населения узнали о том, что пролетариат и все честные
люди во всем мире питают к Тельману и вместе с ним к угнетенному
германскому народу чувство горячей любви и братской солидарности, что
они исполнены решительной готовности его спасти.
Ни один из противников фашизма за границей, если он посетит
Германию, или если в Германию едет его родственник или знакомый, или
если он посылает по почте письма или посылки в Германию, не должен
упускать ни одного случая, чтобы в какой бы то ни было форме бросить
в 'Третью империю' клич:
'Свободу Эрнсту Тельману!'
...Спасение Тельмана - дело чести международного пролетариата, долг каждого честно мыслящего человека во всем мире.
Глава 25
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ СОВЕТ
Взяв умолочника две бутылки молока, Роза по привычке заглянула в дыронки почтового ящика. Там что-то белело. Скорее всего письмо: для газет еще слишком рано. Она открыла ящик и достала белый конверт со штампом школы домоводства, где училась Ирма.
Опять что-нибудь стряслось, подумала она, разрывая конверт. Ну конечно, так и есть. Директор вызывал ее к десяти утра для беседы. Поставив бутылки в кухонный шкафчик, она осторожно приоткрыла дверь в комнату дочери. Ирма уже встала. Выгнувшись упругой дугой, стояла она на лоскутном коврике. Как всегда, она выполняла гимнастические упражнения в туго облегающем красном трико. Ветер надувал занавески. Свежо и остро пахло душистым горошком с балкона.
Совсем уже взрослая, подумала Роза, глядя на дочь, настоящая юная женщина.
Ирма выпрямилась, откинула волосы со лба, легко подпрыгнула и, расслабившись, перешла к дыхательным упражнениям.
- Меня вызывают к директору, девочка. - Роза протянула ей отпечатанный на машинке листок.
- Знаю, - кивнула Ирма. - Меня тоже.
- Что ж ты мне не сказала?
- Ты же знаешь, мам, я вчера поздно вернулась. Жалко было тебя будить.
- Что случилось?
- Ах, все это пустяки, - нахмурилась Ирма. - Радуйся, что эта повестка не из гестапо. Как-нибудь переживем.
- Это верно! Но все-таки я хотела бы узнать все от тебя, а не от директора.
- Ах, мама! - покачала головой Ирма. - Что случилось? А ничего! Понимаешь? Ни-че-го.
- И все же...
- Опять то же самое, - Ирма махнула рукой. - Старая песня.
- Как в коммерческом училище?
- Угу. Как в коммерческом училище. Как в чудном коммерческом училище у дивных Берлинских ворот. - Она закружилась по комнате, плавно покачивая руками.
- Не понимаю, чему ты радуешься?
- Ничему... Может, солнцу, может, утру. А что я могу сделать?
- Мы же не раз говорили с тобой об этом, девочка, - Роза присела на край кровати, все еще держа повестку в руках. - От тебя требуется не только упорство и мужество, но и терпение. Величайшее терпение, Ирма. Я знаю: это Трудно. Но разве отцу легко? Ты должна быть твердой и думать только об учении. Здесь твоя победа над ними. Понимаешь, Ирма?
- Понимаю. Я все хорошо понимаю. Но и ты пойми! Ведь в коммерческом...
- Ладно, Ирма, дело прошлое. Лучше скажи, что произошло теперь. И переодевайся, нам же скоро идти. Что тебе сделать на завтрак? - Роза подошла к окну. Солнце уже палило вовсю.
