- Я сама, мама. - Ирма быстро скатала перину, застелила постель и, схватив крепдешиновую юбку, забежала за ширмочку. - Я сварю яйца и кофе. Ты не волнуйся. Ничего я такого не сделала. Просто я не желаю петь их песни и орать 'хайль Гитлер'. Ты только представь себе этот идиотизм. Девчонки, взявшись под руки, поют: 'Когда граната рвется, от счастья сердце бьется'. Здорово?
- Да... - Роза улыбнулась, но не повернула головы. - Когда ты ушла из училища, я поняла тебя. Ведь так, моя девочка?
- Да, мамочка, - заведя руки за спину, Ирма застегивала кнопки на блузке. - Здесь учатся дети рабочих, они говорят со мной на одном языке. И у меня хорошие отношения с девочками, мама! Многие меня понимают. И учителя не так Придираются... Знаешь, историк у нас тот же, что и в коммерческом. Он меня недавно спросил, почему я ушла из училища. 'Ты же хорошо училась'. Говорит, будто ничего-то он не понимает. Но я ему сказала!
- Что ты ему сказала? Что? - Роза сунула руки в кармашки передника и обернулась к дочери.
- Ничего особенного, мамочка. Ты не волнуйся. Я просто спросила его: 'Почему в училище вы относились ко мне по-другому? Теперь же вы больше не ставите меня на последнее место. А там ни вы, ни другие, учителя меня просто не замечали'.
- Меня из-за этого вызывают?
- Нет, мам. Историк не ябеда. Он мне тогда ничего не сказал. Ушел. Видно, боялся потерять место в коммерческом.
- Его можно понять.
- Конечно. - Она энергично тряхнула волосами. - Но ведь и меня можно понять. Я никому ничего не хочу спускать, мама. Пусть знают, что мы не покорились. Ты одобряешь?
- Да, - почти через силу кивнула Роза. - Но я очень хочу, чтобы ты получила образование и нашла место в жизни. Многое может случиться... С отцом, и со мной тоже. Мне будет легче, если я буду знать, что ты как-то устроена. Ах, Ирма, я сама не знаю, что говорю... Так зачем же меня вызывают?
- Я сама точно не знаю. Думаю, из-за 'хайль Гитлер', а может, преподавательница гимнастики донесла.
- Гимнастики? Что у тебя с ней? Ты же хорошая спортсменка!
- Она ярая фашистка! Я тебе рассказывала. Физкультуру превратила в военную муштру. Командует, точно в казарме... Послушала бы ты, с какой ненавистью она говорит о других народах. Иногда даже страшно становится.
- Ты ей что-нибудь сказала?
- Ну что ты, мам, в самом деле! Я же не дура какая-нибудь. Я все прекрасно понимаю. Эта гестаповка вместо разминки ввела упражнения в нацистском приветствии. Представляешь? Раз - вскинуть руку, два опустить. Я-то ей не мешала сходить с ума. Мне-то что? Даже смешно было смотреть. Она потребовала, чтобы я со всеми пела песни. 'Сегодня мы правим Германией, а эавтра всю Землю возьмем...' Я готова, мама. Пойдем в кукню. Меня-то к девяти вызывают.
- К девяти? Что ж ты сразу не сказала, - заторопилась Роза. - А мы тут с тобой...
Пока Роза разбивала яйца, Ирма намазала маслом кусок булки.
- Очень есть хочется.
- Еще бы! Ты же вчера не ужинала.
- Угу, - кивнула Ирма с полным ртом. - Комсомольское собрание затянулось.
- Будь осторожна, Ирма.
- Ага, буду... Так я тебе не досказала про физкультурницу. Она меня, понимаешь, возненавидела. Обзывала при всех последними словами. Даже девочек пыталась подстрекать против меня. Только ничего у нее не вышло, и она еще пуще озлилась. Орала как бешеная. Поэтому я и думаю, что нас из-за нее вызывают... Можно, я помажу омлет горчицей?
- Чуть-чуть. Ты чересчур много: ешь острого, это вредно для молодой девушки.
- Ничего... На той неделе она мне пригрозила: 'Погоди, уж мы справимся с тобой... Мы уничтожим твоего отца и ему подобных. И тебя тоже!'
- Какая гадина! - не выдержала Роза, добавляя в кипящий кофе ложку цикория.
- А я что говорю? Она еще крикнула: 'Я подам на тебя донесение. Чего тебе надо в нашей школе? Тебя надо выгнать вон'.
- Вон как? Тогда, конечно, это из-за нее... Не огорчайся, девочка.
- Я не огорчаюсь, мама. Ты сама не волнуйся. Что же делать?
- Сердце болит за тебя. Трудно тебе будет жить. Ох как трудно... Но ты права, такая наша судьба. Мы - семья Тельмана.
- И я горжусь этим, мама. Мы ведь не одиноки. Отец все понимает. Он знает, как нам трудно, и верит, что мы выдержим. Ты за меня не бойся. Я уже взрослая.
- Да, ты уже взрослая, - вздохнула Роза. - В школу пойдем вместе?
- Зачем же? Они подумают, что мы испугались или переживаем.
- Хорошо, - улыбнулась Роза.
...В конференц-зале в полном составе заседал педагогический совет. За отдельным столом поддельного черного дерева под большим, во весь рост, портретом фюрера сидел сам ректор. У некоторых учителей на лацканах пиджаков белели круглые значки со свастикой.
Кажется, здесь будет настоящий суд, подумала Ирма, переступая порог. Но это не тот суд, которого ждет отец...
- Доброе утро, - она чуть наклонила голову.
Ей никто не ответил. В наполненном людьми и пронизанном светом зале повисла настороженная тишина. Первым нарушил ее ректор:
- Пройди еще раз к дверям, войди опять и скажи приветствие правильно, так, как должна приветствовать немецкая девочка.
Ирма молча повернулась, вышла в коридор и, вновь переступив порог конференц-зала, молча остановилась у дверей.
- Вы видите, как она себя ведет! - взорвалась учительница физкультуры. - Это форменный вызов! Она неисправима. Таких надо отправлять в концлагеря.
- Ты Ирма Тельман? - спросил председатель педсовета, надевая роговые очки, словно хотел получше рассмотреть стоявшую у дверей девочку.
- Да.
- Тебя дома учат не отдавать национал-социалистского приветствия?
- Нет.
- На тебя дома оказывают политическое влияние?
- Нет!
- У вас дома ведутся политические разговоры?
- Нет!
- Вас посещают друзья отца?
- Нет!
- Вы только послушайте, как она отвечает! - опять не выдержала учительница.
- Ты встречаешься с детьми, с которыми была в организации юных пионеров и 'красных соколов'? - продолжал допытываться председатель. Думаешь ли ты, что наш строй, третья империя, когда-нибудь изменится?
- Каждый, думает по-своему.
- Это не ответ! - крикнула учительница. - Пусть выскажется!
Ирма молчала. Она держала себя так, будто вообще не слышала никаких выкриков.
- Можешь идти, - кивнул ей ректор, доставая из внутреннего кармана авторучку. - Если твоя мама уже пришла, пусть войдет.
Но в коридоре никого не было. Ирма глянула на ручные часики. Они показывали тридцать пять десятого.
Молодец мама, подумала она, выскакивая на улицу, и тут же увидела поджидавшую ее Розу.
- Я тебя очень прошу, мамочка, уйдем отсюда!
