может расценить его слова как дерзость, – но какое-то внутреннее чувство подсказывало, что действует верно, что именно так, а не иначе разговаривал бы с группенфюрером настоящий Карл Кремер. – Простите за откровенность, – сделал попытку смягчить свои слова, – но бывают случаи, когда хлопотать даже за ближайшего друга либо неудобно, либо опасно… Тем более что валюта – деликатная вещь. Нет, генерал, я не хочу, чтобы вы, – хитро прищурился, – попали в.скверное положение…
Вайганг смотрел на Кремера задумчиво. Начал с грустью в голосе;
– Я думал, ты больше будешь доверять другу своего дяди. В наши времена в мире царили священные идеалы дружбы и товарищества («Пошлый лицемер… – подумал Карл. – Рвали горло за пару марок.»), и мы привыкли доверять друг другу. Да, не те времена сейчас, – вздохнул, – нынешняя молодежь ни во что не верит…
– Почему же, мы верим фактам и документам, – улыбнулся Карл.
– К сожалению, – сделал безнадежный жест Вайганг. – Ну что ж, мой мальчик, если ты настаиваешь, могу заверить: мы на станем заниматься валютными операциями.
– Только это волновало меня, – облегченно вздохнул Карл. – Теперь я согласен и должен поблагодарить за проявленное доверие.
– Я был уверен в тебе, – ответил группенфюрер, протягивая Карлу руку. – Игра у нас беспроигрышная, и совесть будет чистой.
«Что касается совести – сомнительно», – подумал Карл, но произнес уверенно, почти патетично:
– Чистая совесть – сказано прекрасно! Я бы добавил: это – основа нашей коммерции, а движущая сила ее – здоровая и честная конкуренция…
Вайганг поднялся, но тут же снова сел.
– Мне не хотелось бы, – произнес неуверенно, – чтобы начальник моей канцелярии Шрикель догадался о характере наших отношений. Чем меньше свидетелей, тем лучше, – скривил губы в деланной улыбке, и Карл понял: Вайганг побаивается гауптштурмфюрера. – Предложение переехать к нам сделает тебе фрау Ирма. Как старому другу… Без близких знакомых и светского общества она тоскует и, вполне естественно, хочет чаще видеть своего мальчика. Ты для меня безразличен, и я порою просто не замечаю тебя…
– Понял вас, генерал. Действительно, так будет лучше.
– И со Шрикелем будь осторожен, – предупредил Вайганг. – Хитрая скотина, я бы давно избавился от него, но хорошо знает дело… – Группенфюрер зевнул: – Гости уже, наверное, собираются. Пора возвращаться.
Совсем уже смерклось, в конце аллеи во флигеле гауптштурмфюрера светились окна. «Шрикель… Шрикель, – думал Карл. – Что ж, повоюем…» Проходя мимо, присел перед гномом.
В темноте еле угадывались черты лица бронзового человечка, но Карл был уверен, что теперь гном смотрит на него доброжелательно, словно подбадривая.
«Я становлюсь ребенком, – мелькнула мысль, – играю •в куклы…» Но от этой мысли не стало стыдно, наоборот, он с нежностью погладил гнома по твердой бронзовой бороде так, как гладит ребенок куклу. На мгновение Карлу захотелось и вправду стать ребенком, чтобы ничто не волновало, чтобы самым важным событием была улыбка старого гнома. Понимал, эта секундная слабость – результат событий сегодняшнего дня. О разговоре с группенфюрером Вайгангом нужно будет уведомить Центр, но после провала Марлен Пельц придется ждать, пока Центр сам установит с ним связь. Правда, есть вариант…
– Я вижу, тебе понравились эти гномы. Но нас ждут. Карл зашагал за группенфюрером. Шли молча. Вдруг Кремер почему-то представил, как вломились гестаповцы в квартиру Пельц. Несчастная Марлан! Если взяли ее живой, плохо ей…
Карл поймал себя на том, что часто вспоминал Марлен Пельц, думая о ее необычной судьбе. Конечно, было жаль Марлен. Он представил себе девушку, которая мужественно стоит перед гестаповцами, но образ ее был нечеткий, расплывчатый. Наверное, потому, что Кремер видел только портрет Марлен, – Левицкий показывал ему фотографию девушки, обычное официальное фото.
Карл старался оживить эту фотографию, но напрасно – не мог представить, как разговаривает она, как ходит, а поза, в которой представлял ее перед гестаповцами, была подчеркнуто плакатной: высоко поднятая голова, гневные глаза, порванная кофточка, из-под которой видно белое плачо.
Вот она поворачивается к нему – и снова лишь фото: мягкие линии подбородка, удивленные глаза и платье в горошек…
Бедная Марлен…
…Фрау Ирма познакомила Карла с гостями: старый помещик со сморщенными, как печеное яблоко, щеками, несколько подчиненных Вайганга в мундирах и штатском, музыкант в черном сюртуке, два коммерсанта. И женщины – молодые и старые, красивые и совсем невзрачные, но все нарядно и богато одетые.
Одна из них особо привлекла внимание Кремера. Среднего роста, худенькая блондинка, она выделялась среди остальных женщин. Улыбалась, показывая ровные зубы, и кокетливо щурила серьга, с синеватым оттенком, глаза. Глаза у нее и вправду были красивы – большие, наивные, они контрастировали с тонкими губами. Должно быть, блондинка знала это, подкрашивала губы так, чтобы они казались полнее.
– Хильда Браун, – представила ее фрау Ирма, – невеста нашего Рудольфа Рехана.
Карл внимательно посмотрел на девушку. «Так вот ты какая, дрезденская вертихвостка, – подумал. – Теперь понятно, почему теряет разум этот долговязый увалень».
– Я много слышал о вас, фрейлейн Браун, – сказал почтительно, – но действительность превзошла все мои ожидания. Руди – просто счастливчик!
Девушка снова сделала едва заметную гримасу.
«С характером, – определил Кремер. – Быть Рехану под башмаком».
Руди появился через несколько минут. Вместе с ним в приемную вошел толстый розовощекий офицер в эсэсовском мундире. Гость еле доставал Рехану до подбородка, и Руди все. время наклонялся, разговаривая с ним.
