— Ты готов? — спросил Эмери у брата, когда бури и громы улеглись и путешественники окончательно водворились в своих покоях в доме Адобекка.
— К чему я должен быть готов? — полюбопытствовал Ренье.
Они устроились в комнате, отведенной Эмери. Клавикорды, обласканные любящими пальцами, стояли открытыми.
— Слушать.
Эмери вытащил тетрадь, испещренную нотными знаками.
— Новая пьеса?
Ренье устроился поближе к клавикордам. Эмери тронул клавиши, сыграл два такта, остановился.
— Это должен быть квартет, но пока послушай, как сочинилось…
И заиграл снова. Ренье никогда не закрывал глаза, когда слушал музыку, — считал это дурным тоном; но и с открытыми глазами видел совсем не то, что находилось в комнате. Нет, он видел редкий лес, небольшое поле и отдаленных людей на нем, он видел чистую кухню, где нет хозяйки, и странного человека, погруженного в молчание. Иногда, вторым, третьим голосом, вдруг начинала звучать музыкальная тема Оггуль — очень старая тема, одна из первых, которую записал Эмери.
Когда музыка стихла, Ренье долго не решался нарушить молчание. Эмери заговорил первым:
— Это почти так же важно, как и то, что случилось с Талиессином.
— Кстати, я так и не понял, что именно случилось с Талиессином, — признался Ренье.
— Спроси дядю Адобекка, он растолкует тебе во всех подробностях… Сыграть еще раз?
— Потом.
— Ренье, — сказал Эмери, — я видел твоего отца. Провел с ним целый день.
Ренье прикусил губу, чтобы не брякнуть чего-нибудь лишнего. Эмери аккуратно закрыл крышку клавикордов.
— Помнишь, мы всегда считали, что у нас с тобой общий отец? Что ты — незаконнорожденный сын мужа Оггуль?
— Да, — еле слышно выговорил Ренье.
Эмери покачал головой.
— Если бы ты действительно был рожден какой-нибудь отцовой любовницей, Адобекк и бабушка Ронуэн не стали бы скрывать самого факта твоего существования. Для мужчины иметь бастарда — не зазорно.
— Значит, это мать? Это она имела любовника? — шепнул Ренье.
— Да.
— И он до сих пор жив?
— Да.
Ренье опустил глаза.
— Какой он?
— Ренье, он был крепостным. Чистил котлы на кухне Оггуль влюбилась в него и сама захотела ему отдаться.
После этого в комнате стало тихо, только в глубине клавикордов вдруг загудела одинокая струна. Молчание, однако, не разделяло, а сближало обоих братьев, «Вот что они скрывали, бабушка Ронуэн и Адобекк, — думал Ренье. — У моей матери был любовник. Мое рождение стало свидетельством ее позора…»
Эмери разрушил безмолвие:
— Ты хоть понимаешь, Ренье, что это значит?
Ренье молча тряхнул волосами.
— Наверное, сейчас это уже ничего не значит.
— Оггуль принадлежит нам обоим, — быстро проговорил Эмери. — Ты всегда немного смущался, когда мы останавливались у ее гробницы. Конечно, ты считал ее своей матерью, поскольку не знал никакой иной, но на самом деле…
— Да, — сказал Ренье и вдруг расцвел улыбкой. — Оггуль принадлежит нам обоим. — Он встал, прошелся по комнате, свыкаясь с новой мыслью о своем происхождении. И вдруг резко повернулся к брату: — А он, мой отец… Как его зовут?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТАНЦОВЩИКИ НА КРАЮ БЕЗДНЫ
Глава седьмая
ЗАПИСКА И КОЛЬЦО
Владения герцога Вейенто были невелики, если сравнивать их со всем королевством, и вряд ли могли по-настоящему удовлетворять претензии герцога, потомка старшей ветви правящей семьи. И все же замок, выстроенный в горах еще первым герцогом, Мэлгвином, не мог не поражать воображение. Старинная твердыня сама рассказывала свою историю, пользуясь для этого выразительным и лаконичным языком архитектуры.
Темные от времени башни, квадратные в сечении, приземистые и крепкие, восходили к самым древним временам. Они составляли костяк, основу замка. Более новые, облицованные светлым камнем, создавались в эпоху, когда в цене было все изысканное, тщательно и продуманно обработанное.
Внутри замка также можно было найти помещения на любой вкус: от грубых казарм, лишенных какого- либо «украшательства», до женских покоев, где находились огромные коллекции предметов роскоши, безделушек и настоящих произведений искусства.
Причудливое строение просто завораживало Ингалору. Танцовщица со своим напарником Софиром обитала в той части замка, что была отведена госпоже Эмеше, любовнице герцога Вейенто.
Эмеше знала, что никогда не станет официально признанной женой: герцог в своих матримониальных планах метил гораздо выше, нежели женитьба на дочке простого дворянина. Когда-нибудь Вейенто введет в свой дом по-настоящему знатную девушку, и тогда Эмеше придется уйти.
Но пока этого не случилось, она была единственной полноправной хозяйкой большей части замка и в печальные минуты находила утешение в искусстве.
Пригласить танцовщиков было ее идеей. Выписали самых лучших, по рекомендации доверенных лиц. Госпожа Эмеше не была разочарована: оба артиста, и мужчина и женщина, выступали прелестно и совершенно очевидно обладали и вкусом, и мастерством.
Она почти не разговаривала с танцовщиками, лишь иногда присылала к ним слуг, дабы те передали пожелания госпожи. И поскольку эти пожелания исполнялись в точности, то все остальное время Ингалора и Софир были предоставлены сами себе и могли развлекаться сообразно своим наклонностям.
Софир предпочитал отдыхать в отведенных ему покоях, зато Ингалора без устали бродила по замку. Она быстро примелькалась всем его обитателям. На кухне и в казарме, в дамских апартаментах и даже в комнатах личной прислуги герцога — везде видели гибкую фигурку танцовщицы, ее длинные желтые косы со вплетенными в них многочисленными украшениями, что при малейшем ее движении принимались плясать на спине между лопаток.
Она была податлива на ласку и никогда не отказывала мужчинам, а если уж отказывала, то так, чтобы не обидеть. Ингалора хорошо помнила один из уроков Лебоверы, великого человека, воспитателя множества танцовщиков, создателя праздников. Лебовера, большой любитель и девушек, и юношей, говаривал, бывало: «Если хочешь добиться успеха, то говори «нет» лишь тому, кого все терпеть не могут…»
У Ингалоры была клетка с почтовыми птицами. Она объяснила госпоже Эмеше, что птицы нужны ей для выступлений: она предполагает показать танец с ручными голубями. Госпожа Эмеше как будто поверила,
