— Бросим, не сомневайся, — успокаивал его я, — до станции доведем и бросим! А ну, пиздуй живей! Обратная дорога получилась сложной — допивали оставшийся спирт. Все бы ничего, но подвел эффект перепада температур. На тридцатиградусном морозе ты даже самому себе кажешься трезвым, но все меняется, как только ты входишь в жарко натопленный вагон. Это действует наподобие удара кувалдой, после которого ты только и можешь — валяться, словно мешок, на полу в тамбуре, сипеть, блевать и дергать за ноги остальных пассажиров.
Мы с Крейзи и Строри вышли на Удельной, а остальные товарищи поехали дальше, в сторону Финляндского вокзала. Там Дурманов попутчик был задержан милицейским патрулем, так как не мог больше передвигаться самостоятельно, а желающих помочь ему не нашлось. Из отдела Дурманова попутчика направили прямо в больницу, где ему тут же ампутировали все пальцы на обеих ногах.
Выбравшись из метро на Парке Победы, я распрощался с Крейзи, купил на оставшиеся гроши бутылку пива и засобирался в сторону дома — да не тут-то было. У меня закончилось курево, поэтому я принялся бродить по району в поисках того, кто угостил бы меня сигаретой. На улице Бассейной, возле выхода из парка есть автобусная остановка — туда-то я и направился.
Заглянув под металлический козырек, я заметил незнакомого мне молодого человека в вязаной шапке с цветными помпонами (иногда такие шапки носят рейверы или репера). Этот головной убор вызвал мое крайнее неодобрение, так что между мною и его обладателем состоялась вот какая беседа:
— Слышь, мудило вафельное, — заплетающимся языком вывел я, — что это за петушиная грива у тебя на голове? Живо сними с себя это говно и дай мне сигарету!
Незнакомца мои слова здорово возмутили, он даже принялся подниматься со своего места — но к такому повороту событий я был готов. Шагнув вперед, я с силой ударил человека в шапке пивной бутылкой по голове. Разлетелись по сторонам стекла, хлынула кровь — а мой оппонент упал и больше не поднимался.
Такой удар простой пивною бутылкой — огромная редкость, не часто удается свалить человека за один раз. Я ощутил сильную гордость и испытал душевный подъем — из-за чего забрался на скамейку, где только что сидел незнакомец, поднял руки и принялся во все горло орать. Только тогда я сумел разглядеть троих товарищей хозяина шапки, “прячущихся” на этой же остановке. И они совсем не дали мне времени на обдумывание ситуации.
Ближайший из них, высокий парень в зимней спортивной куртке, подскочил к скамейке и с ходу заехал мне в переносицу. Этим ударом он сломал мне нос, а затем я сам себе добавил — когда попытался ударить в ответ, упал со скамейки и сломал правую руку. Некоторое время меня били ногами, но недолго — неподалеку случилась милицейская машина. Тогда меня прекратили бить, поставили на ноги — и мы побежали. Нога в ногу с моими недавними оппонентами мы пересекли парк, а потом наши пути разошлись. Они побежали в сторону телефонной станции, а вот куда побежал я — про это не помню.
Я пришел в себя на пустыре за СКК им. Ленина — когда пил спирт из пластиковой бутыли, сидя по пояс в ледяной воде. Здесь под землей проходят трубы центрального отопления, поэтому лужи не замерзают даже самой лютой зимой.
Сил моих хватило лишь на то, чтобы выбраться из воды, и, словно зомби, ковылять по району, бессмысленно пошатываясь и кровоточа. Около пол-второго ночи я принялся колотить в двери к Рыжей, но она меня прогнала — лишь только завидела мою пьяную рожу. Рука у меня за это время раздулась и почернела, но все равно — поездкой в целом я остался очень доволен. Ведь это не у мне врачи ампутировали все пальцы на ногах, так что жаловаться было не на что. Нет слов — хорошо отметили конец полевого сезона!
Начался ноябрь, а вместе с ним установились такие свирепые морозы, что и носа на улицу не высунешь. Мы коротали время на квартире у Строри, неподалеку от ЦПКиО, развлекая себя водкой и кинофильмами. Среди них нам попались недавно вышедшие в свет “Natural born killers” мистера Стоуна, оставившие в наших сердцах глубокие, кровоточащие рубцы[154]. Как-то раз поутру Строри, очарованного темным гением Стоуна и Тарантино, неожиданно осенило. Некоторое время он сидел, будто бы к чему-то прислушиваясь — а потом принялся напевать, покачивая головой и выбивая такт костяшками пальцев. Через несколько минут он схватил гитару и запел, а получилось у него вот что:
Песня понравилась, став для нашего коллектива немеркнущим хитом, своеобразным “военным гимном”. 14 ноября на квартире у Алены Маклауд мы ритуально обрили свои головы в честь подвигов Микки Нокса, учредив таким образом новый профессиональный праздник — День Отморозка. Побрились все — только Крейзи отказался, заявив, что ему это не нужно, так как “противоречит его жизненной позиции и видению мира”. После этого некоторые люди заподозрили, будто бы мы всей бандой подались в скинхеды, но, видит бог — у нас и в мыслях этого не было. Лысые затылки пригодились нам на другом фронте.
Как всегда, дней за двадцать перед новым годом в Комитете по Лесу Л.О. объявили предновогодний аврал — расширенные курсы инспекторской переподготовки. По идее, мы должны были “обилечиваться” удостоверениями вместе с людьми от “Гринхипп”, да вот беда — за время прошлогодней кампании у нас сложилось к этим пидорам предвзятое отношение. Руководство “Гринхипп”, со своей стороны, не могло простить нам глумливого и до крайности неуважительного отношения, на корню подрывающего ихний авторитет. Поэтому они решили избавиться от нас, как от пассажиров невежливых и неудобных. Не решаясь прямо нам отказать, Тони Лустберг, назначенный ответственным за наш “слив”, решил прибегнуть к методу “подставы и провокации”. Продумав все как следует, Лустберг подкараулил нас в день начала инспекторских курсов на лестничной площадке, перед входом в помещение Комитета по Лесу, и заявил:
— Не хотелось говорить вам об этом, но правила изменились. Мы не можем больше позволить дежурить вашим оперативникам, вы с работой совсем не справляетесь! Мы вынуждены назначить старшего в вашу группу — Алимова Юру! Он будет вами руководить и координировать вашу работу, а вы должны будете ему подчиняться!
Тут надо заметить, что нашу реакцию Тони вычислил верно. Его слова вызвали у товарищей целую бурю справедливого негодования.
— Алимов — это Тайбо, что ли? — возмутились мы. — Вы совсем уже охуели! Он же неуподоблюсь!
— Ничего страшного! — заявил Лустберг. — Или берите старшим Тайбо, или проваливайте ко всем чертям! Решайте быстрее! Мы переглянулись — больно уж неудобная складывалась ситуация.
