малахитовым бархатом мха деревянные сваи, несколько оплывших ям от прежних погребов с жирной сорной травой.
Первым на берег сошел Алексей Павлович и, тяжело ступая по галечнику, направился к скале. Остальные медленной цепочкой тянулись следом. У каждого в руках — нарезанные листы кальки и розовой мягкой бумаги, простые карандаши, с помощью которых мы должны предельно точно снять копии с рисунков.
Сама скала напоминала беспорядочное нагромождение отшлифованных иссиня-черных пород сланца, обращенных блескучей ровной поверхностью к реке. На этой южной стороне скал и решил проявить свое живописное творчество древний человек.
Усомнившись в естественности наведенного природой глянца, я ладонью гладил теплый камень, потом другой... Так проделал каждый, из нас — иначе воспринимать увиденное просто нельзя. А пока мы осматриваем рисунки, Роменский мечется у скалы в поисках нужных для Алексея Павловича кадров, и у них идет немногословный диалог.
— Будем приступать к работе? — полный энтузиазма обратился к нам Алексей Павлович, достал из кармана кусочки цветных мелков. — Каждый найденный рисунок буду помечать мелом. Рисунки, как вы обратили внимание, миниатюрные, и копии снимать следует безукоризненно точно, чтобы будущие исследователи не могли нас упрекнуть в невежестве. Надо помнить, что надежды на долгую сохранность рисунков нет. К сожалению, я уже встретил несколько сильно пострадавших рисунков. Их явно кто-то намеренно разбивал.
Овладеть техникой копирования оказалось делом несложным. Но этот монотонный процесс быстро изнуряет, как, впрочем, и некоторые другие работы археологов. При копировании рисунков удобнее всего, если изображения расположены на уровне твоего роста, тогда можно иметь хоть устойчивую опору под ногами. Нам же чаще приходилось работать на большей высоте, тогда опорой для ног становились только скальные выступы и выбоины. Порой от нас требовалась почти акробатическая ловкость, чтобы сохранить равновесие: держаться было не за что, так как руки в это время заняты, да и на весу мгновенно деревенеют, в них появляется ломота, теряется точность движений кистей. Серьезным врагом становится даже легкий ветерок: калька тут же начинает извиваться, дребезжать, как оборванная с берез береста, а то и просто вырывается из рук, гонимая неизвестно куда. И тогда отчаянию нет конца — работу приходится проделывать заново, повторно испытывать те же муки.
Когда я увидел первые рисунки, то пришел в полное разочарование: настолько они были малы и почти полностью сливались с загаром скал. Чтобы их увидеть, требовался немалый профессиональный навык, которого я, естественно, не имел. Рисунки для нас открывал Алексей Павлович. Он шел впереди и у каждого найденного рисунка оставлял отметину мелом.
Моему взору представилась довольно пестрая группа рисунков: лошади со всадником, просто лошади, животные с обликом то лисы, то волка, какие-то птицы, олени... Они были полной противоположностью известным мне по публикациям петроглифам из Сикачи-Аляна — те отличались внушительными размерами стилизованных антропоморфных лиц — «личин», или масок.
Алексей Павлович внес ясность:
— Майским рисункам аналогичны в некотором роде изображения на утесе между Малышево и Сикачи- Аляном. Отчасти их сближает резная, линейная техника исполнения, сюжеты. Но, — Алексей Павлович поднял брови, загадочно улыбнулся, — майские рисунки гораздо миниатюрнее, имеют, так сказать, «карманный» характер: линии резьбы тоньше, иногда так легки, что напоминают эскиз. Рисунки на скалах вычерчивали лезвием ножа или клинка...
Мне пришлось только сожалеть о том, что увидеть резные рисунки на утесе между Малышево и Сикачи-Аляном не удалось. В экспедицию я прибыл с опозданием, и копии их были сняты до моего приезда.
В целом вся группа рисунков с утеса оказалась неоднородной и состояла, по словам Алексея Павловича, из трех самостоятельных комплексов. Но при всем этом в их содержании было много общего: лодки, всадники, лошади, олени, собаки; сближала их и резная техника исполнения. Все эти моменты дали основание Алексею Павловичу высказаться за то, что рисунки оставили племена мохэ. Недаром сюжет их отражает черты повседневного быта мохэсцев — занятие скотоводством.
Все строилось так, что и майские рисунки можно было датировать временем обитания на амурских прериях племен мохэ.
— Мне думается, что майские рисунки относить к периоду мохэ нет оснований, — возразил Алексей Павлович. — Закончим с копиями, и я постараюсь вам показать на конкретных рисунках. Вопрос о датировке и этнической принадлежности племен, оставивших после себя рисунки у стойбища Май, требует некоторых уточнений.
А полудню, изморенные дневной жарой, порядком уставшие, мы на время покидаем писаную скалу. Наскоро обедаем и, растянувшись прямо на берегу, отдыхаем. Большая часть изображений нами уже скопирована, работы остается не более чем на два часа.
Алексей Павлович, присев на валун, просматривает сделанные копии, над некоторыми задерживается, потом раскладывает по сторонам.
— Вы хотели услышать мое мнение? — обращается он к нам. — На основные вопросы я попытаюсь ответить. Конечно, датировать майские писаницы периодом мохэ нельзя. Вот, к примеру, появление на фигурах животных «жизненной линии» — это схематическое воспроизведение аорты и сердца, — Алексей Павлович раскладывает перед нами несколько копий животных: лошадей, лисицы, волка. Действительно, через центральную часть тела от самой головы животных тянутся продольные линии. Алексей Павлович обложил копии в сторону. — Не менее интересной становится такая вроде бы маловажная деталь, как передача птичьих пальцев, копыт животных тройной развилкой. Обратите внимание и на своеобразную передачу хвоста... И у птиц, и почти у всех животных он изображен в виде «елочки», метелкой. Теперь следующее: лошади на писанице представлены в достаточно большом количестве, но обрисованы они неточно, беспомощно, словно художник их впервые видел или знал о лошадях понаслышке, да и под мордой лошадей нарисована «бородка», как у оленей или лосей. Так что основным сюжетом майских рисунков следует считать... оленей. Они-то изображены с полным знанием их анатомического строения: изящно переданы высоко поднятые грациозные рога; тела их хрупки, вот-вот ринутся в стремительный бег... Так живо изобразить северного оленя мог только охотник или оленевод.
— Только олень определяет весь сюжет? — удивленно переспросил Новак. — Но мы видели на скалах и лодки с людьми, птиц, фрагмент какого-то узора.
— Нет, конечно, все сюжеты связаны. К примеру, птицы,... Они ведь не водоплавающие, в отличие от известных мохэских с утеса между Малышево и Сикачи-Аляном, а лесные, боровые, напоминающие глухаря, может быть тетерку. А тот узор, Александр, — напомнил Алексей Павлович Новаку, — который ты имеешь в виду, является основной частью орнамента племен Восточней Сибири. Это так называемый тунгусский орнамент.
Алексей Павлович неожиданно прервал свой рассказ, торопливо выбрал из стопки копию рисунка и, продемонстрировав перед нами, пылко продолжил:
— Это ловчая изгородь, сооружаемая оленеводами для телят в период отела оленей или сбора оленей и стада для перекочевки. Мы вправе думать: наскальные рисунки стойбища Май оставлены каким-то лесным племенем, и притом оленеводческим, сродни восточносибирским оленеводам. Кто они такие были, пришельцы, которых так неудержимо влекла столь дальняя страна — северная часть амурской долины? Они, видимо, были тунгусами, эвенками с низовьев Ангары. Небольшими группами они просачивались вместе со своими оленями по многочисленным протокам Амура на его главное русло, где и оседали. Только они могли оставить на скалах свое творение. И произошло это переселение на Амур, вероятнее всего, где-то на рубеже восьмого — десятого века нашей эры, то есть около тысячи лет назад.
Есть в низовьях Амура утес
Вот и сыграли сборы. Копирование наскальных изображений закончено. Короткие приготовления на
