далекую Аляску. Сейчас нам известно, что нижнеамурский неолит оказал очевидное влияние на формирование неолита севера Японии, в частности и формой, повторяющей облик нижнеамурских сосудов.
Вдруг Роменский, резко меняя тему разговора, обратился к Тимохину:
— Владилен, твой сын, кажется, ведет весь лагерь к нам на экскурсию.
Все оглянулись как по команде и увидели спешащую в нашу сторону толпу детей. Впереди, прикрыв рот большим куском бинта, громко взвывая, почти бежал Санька.
Тимохин побледнел до полной бескровности в лице, бросился к приблизившейся толпе.
— Чей сын? Попал под качелю, — слезливым голосом констатировала сопровождавшая Саньку пионервожатая. — Не знаю просто... Губа рассечена... а зубы целы! — радостно закончила она.
— Ты что наделал? — удерживая сына за плечо, с трудом выговаривая слова, грозно шептал Тимохин. — Я тебя теперь около себя на веревке держать буду...
Я осмотрел Санькину губу и сказал, что нужно везти в Мариинское, где хирург наложит швы.
Санька, уловив, что ему предстоит не очень приятное рандеву с хирургом, усилил рев. Но Тимохин, не обращая никакого внимания на протест сына, схватил Саньку бесцеремонно за рукав и потащил к катеру.
Все молчали, ошарашенные этой неприятностью.
— Какая беда! — отчаянно произнес Алексей Павлович. — Ни за что ни про что пострадал Санька... — В его голосе почувствовалась растерянная взволнованность.
— Если шов наложат аккуратно, то даже шрамчика не заметите. Вообще, угрожающего для его здоровья ничего нет. Вот только забыл напомнить, чтобы в аптеке поильник купили на первое время, — сказал я, отметив про себя, что еще сам не успокоился.
— Тогда заканчиваем зачистку, упаковываем находки... — упавшим голосом сказал Алексей Павлович и присел на корточки у края шурфа с полевым дневником в руках.
Рисунки заброшенного стойбища
...Раннее серое утро 24 июля. Четвертый день в экспедиции. Вяло выбрался из душного кубрика на палубу. Тишина... Едва уловимый всплеск воды за бортом.
Алексей Павлович, как всегда, поднялся раньше всех. Он уже успел собрать с кормы отсыревший за ночь полог, который ставил с вечера, спасаясь от гнуса, и теперь, изловчившись, перед крошечным зеркальцем тщательно бреется.
Приветствия.
— Вы что же так рано? Вам, молодым, и поспать еще можно, — взбодренным голосом сказал Алексей Павлович, продул бритву, прошелся ладонью по щекам. — Между прочим, Арсеньев наставлял в экспедициях: старайтесь всегда использовать появившееся свободное время для отдыха.
— Это у меня сегодня так, Алексей Павлович. Беспокоюсь... Отпуск, который я выбил для этой поездки, — на исходе, а впереди много запланированных для разведки пунктов. А хотелось бы еще увидеть остатки развалин храма «Вечного спокойствия» на Тыре, да и хваленую красавицу-керамику в Тахте...
— Не волнуйтесь! Нам осталось сделать пять-шесть остановок для пробных раскопок. Вы еще успеете осмотреть вместе с нами чудесный краеведческий музей в Николаевске.
Такие заверения меня, естественно, приободрили, и я тут же принялся подсчитывать оставшиеся отпускные дни. Все складывалось как нельзя лучше: дней хватало на завершение экспедиции и на обратную дорогу домой.
Сегодня день планировался так, что мы полностью будем заняты обследованием и калькированием рисунков заброшенного много лет назад стойбища Май.
Радость новых находок безрассудно влекла вперед, теперь уже в мир древних художников Амура. Не терпелось хоть одним глазом впервые в жизни увидеть самые настоящие наскальные рисунки. Тимохин, как участник, по меньшей мере трех экспедиций к наскальным изображениям, успел пересказать трепетные страницы истории открытия всех амурских петроглифов.
А о писаницах стойбища Май мне стало известно, что обнаружил их впервые Алексей Павлович вместе с Черемных еще в тридцать пятом году, но долгое время эти рисунки оставались так и неопубликованными. Вроде копии их были бесследно утеряны, а тут еще — война... И действительно, в книге А. П. Окладникова «Лики древнего Амура» описания наскальных рисунков стойбища Май я тогда не нашел.
Эта экспедиция была последней, контрольной проверкой всех без исключения нижнеамурских петроглифов; о них Алексей Павлович готовил к изданий большую монографию. Но до моего прибытия в отряд почти все петроглифы были уже проверены, учтены все зарисовки и кальки, выполненные в предшествующие годы в Сикачи-Аляне, в Малышево, в Шереметьевском, и теперь оставались только рисунки Май. Вся проведенная впереди работа, как это ни странно, дала много нового и даже неожиданного.
Основную трудность в разгадке петроглифов вообще составляют вопросы, связанные с определением их возраста, принадлежности к конкретной этнической культуре и к эпохе в целом. Такие сложнейшие вопросы до недавнего времени оставались без ответа, несмотря на то, что, например, знаменитые на весь мир писаницы Сикачи-Аляна были открыты исследователями более ста лет назад.
Легко говорить об этом сейчас, когда тайна памятников художественной культуры из Сикачи-Аляна, запечатлевших образы каменного века, разгадана. И пионером в этом большом деле стал Алексей Павлович.
В 1971 году Алексей Павлович выпустил долгожданное издание о петроглифах Амура и Уссури. Во вступлении к этой книге он написал: «Нельзя забывать... что автору по необходимости пришлось проникнуть в столь же огромный, сколь и неизведанный мир, в наиболее сложную при этом, самую тонкую его область — в духовную жизнь давно исчезнувшего общества, в мир переживаний и эмоций людей, живших за многие века и тысячи лет до нас».
— И все-таки, Алексей Павлович, какие причины столь длительно тормозили разгадку наскальных изображений на Амуре? — спросил как-то я.
— Видите ли, археология Приамурья до недавнего времени оставалась в младенческом состоянии. Да и весь Дальний Восток значительно отставал в археологической изученности от соседних областей Сибири, Прибайкалья. Мы в то время еще просто не знали своих дальневосточных культур, а значит не могли проводить необходимых и важных для периодизации петроглифов археологических параллелей. Петроглифы Сикачи-Аляна, как, впрочем, и подобные им, оказались такой крепостью, которую невозможно было взять так просто, одним штурмом, потребовалась достаточно обдуманная и длительная осада.
Увидеть майские писаницы, конечно, не терпелось, и обычные утренние мероприятия, которые проводились в экспедиции, сегодня казались нарочито затянутыми.
Но вот мы отправляемся в живописное село Аури на правом берегу, покупаем к завтраку почти ведро молока и тут же приступаем к трапезе, чтобы сразу вернуть ведро добродушной хозяйке. Алексей Павлович — по всему видно — откровенный любитель молока. Пьет с наслаждением из деревянной с потертым расписным орнаментом пиалы и рассказывает, как в 1966 году дальневосточный орнитолог Яхонтов отыскал новую группу наскальных рисунков на речке Кие:
— Тяжело говорить об этом, но Всеволод Дмитриевич видел эти рисунки на скалах расстрелянными, выковыривал даже сплющенные свинцовые дробинки, пули... А через год мы там не нашли камень с изображенным на нем лицом и с символически протянутыми руками. Вместо него лежала под обрывом... груда сколов. А теперь я в большой тревоге за сикачи-алянские писаницы. Пора создавать там заповедник — таким путем мы сможем сохранить для потомков эти великолепнейшие произведения.
От Аури катер идет вниз по реке. Пройдя около четырех километров, мы пристали к безлюдному берегу, переходящему в небольшую возвышенность в сотню метров протяженности, сплошь укрытую буйной зеленью крон разных пород деревьев.
Писаная скала непрерывной грядой тянется и обрывается вдоль берега от самого заброшенного стойбища. Свидетелями его грустного прошлого были теперь редкие отрухлявевшие и затянутые
