заболевают, Заболевают по существу не спелеологией (если о ней речь), а жаждой немедленного покорения непременно чего-нибудь выдающегося. При попытках осуществить свое намерение они потерпят неудачу и разочаруются, а кроме того — навсегда лишат себя возможности покорять внешне незаметные, скромные, но такие важные вершины.
Серафимовские пещеры сразу для нескольких из нас стали такой вершиной, первой и потому памятной. Стояла августовская жара, палящая, нестерпимая, и каждой клеточкой все живое тянулось к воде, к спасительной тени. Спуск в пещеру, тревожный, манящий, обещал желанную прохладу, но одеваться пришлось в свитера и комбинезоны, одеваться по-зимнему основательно, надежно. Вспотевшие, отнюдь не блиставшие спортивной выправкой, уходили мы по одному в каменное горло полости. Через 8—10 метров — порог подземелья. За спиной с поверхности еще пробивается свет, а впереди — огромное черное «ничто». Как легко, уверенно мы двигались в море дневного света и как скованны, неуверенны наши первые шаги по каменной осыпи пещеры Серафимовской! После августовского пекла плюс пять градусов уже не прохлада, а холод. В первые минуты он ощущается лишь лицом, но после шести-семи часов работы мы будем мечтать о той самой изнуряющей жаре, от которой с радостью бежали. А пока, еще не растратив тепла, мы заходим в зал, и дрожащее от дыхания пламя свечей чуть приоткрывает таинственный черный полог. Перед нами белокаменный занавес. Складки в плавных изгибах застыли многие сотни лет назад, и каждое последующее столетие лишь добавляет новый шершавый белоснежный налет, чтобы навсегда укрыть века минувшие. С потолка, куда обессиленным приходит луч фонаря, свисают двух- и трехметровые сталактиты. Массивные у основания, они истончаются книзу, и здесь, у венчающей кромки, искрится животворное начало всего подземного убранства — капелька воды. Остановитесь в своем стремлении все и сразу познать, не спешите, и тогда в первозданной тишине с небольшими интервалами вы услышите чистые звуки падающих капель. Секунд двадцать висела капля на сталактите, и все это время миллиарды молекул растворенных веществ строили чудо. Не все успела отдать капля: разлетевшись после падения на мелкие брызги, она продолжает строить сталагмит. Он бугрист, тяжел в своих очертаниях и не тянется вверх, а растет надежно, прочно.
Многое открываешь для себя под землей: сказочное убранство залов, пещерный жемчуг, гроздья летучих мышей под сводами, озера, ручьи, но главное — окончательно убеждаешься, что мир, такой знакомый, вовсе не знаком нам, если он способен удивлять и поражать на каждом шагу. Именно в эти моменты приходит торжественное, глубоко уважительное отношение к природе.
Много экспедиций было проведено спелеосекцией за шестидесятые, семидесятые годы. Расширялся район исследований, обретали научную четкость цели и задачи, сменялись лидеры, уходили в служебные, семейные заботы «старички», приходило племя молодое, незнакомое, чтобы заново открыть себя и своих товарищей.
Придя в секцию с уже сложившимися характерами, мы не сразу научились подчинять свои личные стремления общим целям и задачам. Это ведь так нелегко — укротить свое «я».
Потому и шумит, гудит молодыми голосами конференц-зал. Разбирается чрезвычайное происшествие. Наш товарищ, уже опытный спелеолог, показавший себя с лучшей стороны в предыдущих экспедициях, вдруг сошел с намеченного маршрута, чтобы пройти своим, более интересным и содержательным. Товарищ держится независимо, уверенно. Он бесспорно прав. Ему, будущему геологу, геологу не случайному, совершенно необходимы данные уже сейчас, в вузе. И потом, ему нужна самостоятельность в действиях, чтобы проверить себя наедине о природой, закалить, чтобы не быть похожим на тех маменькиных сынков, которые так и жмутся к группе.
Выступает руководитель экспедиции Толя Скригитиль. Четко, последовательно раскрывается обстановка происшествия, действия руководителя, всей группы, самого виновного. Проступку дается жесткая, беспощадная оценка: полное игнорирование решений руководителя, недопустимый риск, пренебрежение общей целью. Высказывают свое мнение товарищи по экспедиции, члены секции. Одни говорят сбивчиво, со множеством междометий, другие понятно и в точку, но все единодушны! Такому в секции не место, потому что принцип «один за всех и все за одного» на маршруте свят. И мы видим, как постепенно наш товарищ сникает. Незыблемость его взгляда на происшедшее поколеблена. Какие-то невидимые трещины разрушают его позицию, и только чувство гордости, теперь уже ложной, мешает согласиться с мнением всего коллектива. Мы единодушно исключаем его из секции на год, но, голосуя, начинаем понимать, что принятое решение — приговор и нашей личной расхлябанности, безответственности.
Первые походы, первые экспедиции, первые открытия себя и своих товарищей... В секцию мы пришли со свойственной молодости беспощадностью взглядов на все и, конечно же, на тех, кто почему-либо не импонировал нам. Категоричность мнений в период бурного зарождения личности имеет определенный смысл — защитить свои взгляды от прижившихся штампов, косности, рутины, защитить до той поры, пока во всем разберешься сам.
И разбираешься. Не нравится парень или девушка, раздражает, но коллектив есть коллектив, и надо уживаться. Группа идет по тропе: одни уже товарищи, другие друзья, а эти — только и пошли вместе, что маршрут, интересный. Впрочем, есть выход. Можно отстать от спутника или, напротив, уйти вперед, чтобы не видеть эту ухмылку все знающего, все умеющего человека, чуть снисходительного лишь к немногим из окружающих. Тропа закончилась, скоро спуск в пещеру. И вдруг волей руководителя ты идешь в одной связке с ним. Он будет страховать, стоя за небольшим барьером, ты же пойдешь вниз, в отвесную черную бездну, и твоя жизнь, такая драгоценная в двадцать с небольшим лет, окажется в его власти! Схитрить, отказаться под каким-нибудь предлогом? Но ребят не проведешь, и потому — вниз. Первые метры трудны всегда, сейчас они труднее во сто крат. Но вот метров через десять начинаешь замечать, что ведь страхует он мастерски точно: капроновая веревка не натянута струной, и потому чуть расслабленная грудная обвязка позволяет дышать легко и свободно; нет и другой крайности — сильного провисания, губительного в случае срыва. Несколько часов длится спуск, работа на нижнем этаже пещеры и, наконец, подъем. Вымотавшийся, но удовлетворенный увиденным, открытым, выходишь к нему и... В небольшой нише, совершенно неудобной и для десяти минут стояния, видишь не человека, а какое-то странное существо. Комбинезон, мокрый от падающих сверху капель, покрылся грязью, каска съехала на лицо, занятые тяжелой работой руки окоченело застыли, а фигура стройного землянина согнулась, повторяя дугу уходящего вверх свода. Нет, оказывается, у Игоря Житкевича ухмылки, не ухмылка это вовсе, а добрая мужественность человека, не по годам мудрого и потому чуть ироничного к себе и окружающим.
Так от экспедиции к экспедиции будет крепнуть наше товарищество. Одни, казалось бы чуждые друг другу, станут неожиданно близкими друзьями, а души родственные, почти родные, резко разойдутся по «пустякам»; с грустью уедут работать в разные концы Дальнего Востока Таня Кравченко, Люба Неустроева... Будут и потери, трагические своей преждевременностью, своей необратимостью.
Мы сидим в кабинете ученого секретаря Приморского филиала Географического общества СССР. Просторная высокая комната в трехэтажном здании бывшего общества изучения Амурского края освещена яркими, но недолгими лучами уходящего солнца. Конторские шкафы и столы двадцатых годов, простые стулья, сейф и на стене огромная карта Дальнего Востока. Борис Александрович Сушков слушает не перебивая наш предварительный отчет об экспедиции по Кроноцкому заповеднику. На лице удивительно добрая, чуть лукавая улыбка. В левой руке — черная от времени и копоти трубка, спутница ученого секретаря в его многочисленных поездках по морям и весям нашего необъятного края.
Странный, кажется, поворот: спелеологи — и вдруг Камчатка, страна вулканов. А причина в том, что состав спелеосекции формировался не только из новичков. Приходили опытные туристы-пешеходники, водники. Были и альпинисты, имевшие опыт восхождений в горах Тянь-Шаня, Кавказа. Именно от них зародилась в секции тяга к восхождениям. Одни в летнюю пору уходили на поиски пещер, другие — на вулканы Камчатки. Спелеология и альпинизм, такие разные, резко контрастные, тем не менее очень хорошо дополняли друг друга прежде всего технически. Поднявшись за недолгое северное лето на один, два, а иногда и три вулкана, спелеолог получал прекрасную закалку и хорошее владение альпинистским снаряжением, техникой движения по скалам. С таким человеком не страшно было идти по технически трудным маршрутам пещер. Но однажды поднявшийся в горы не забудет их никогда!
Вид, открывшийся нам с Корякского вулкана, потряс. К жадному любопытству пассажира самолета, пролетающего над горной страной, здесь, на вершине, добавляется радость победы восходителя. Несколько часов назад в кромешной тьме ты вышел из палатки и начал подъем. Дул не по-августовски холодный ветер, сырой от осевшей на вулкан тучи. Тело, разомлевшее в спальном мешке, кажется, теряло последние
