живительные остатки тепла. Шли по снежнику с плотным как наждак фирном, потом карабкались по легко осыпающимся обломкам вулканических бомб, снова подснежнику, и так бесконечно — вверх и вверх. Вроде бы вот она, рядом, долгожданная вершина, но за взлобком открывается новая даль уходящего в небо каменного гребня. Бросить все и вернуться в такой простой и привычный край холмов и долин. Сердце работает на таком пределе, что, конечно, не вынесет бешеного темпа. Устало все: мышцы, кости, душа... Нет, нельзя отставать, нельзя придумывать пути к отступлению! Ребята не осудят, поймут, поверят, и кто- то, а быть может все, вернутся с тобой вниз. И что тогда? Нет, надо собраться с силами. Экономно делать каждый шаг, не сбивать дыхание, и вперед, вперед, вперед... Приходит момент, когда весь путь пройден, когда клочок снежника первозданно чистой голубизны составляет всю окрестную землю, и ты ликуешь: победа! Твоя победа! Победа над собственной слабостью, неуверенностью и сомнениями. Наша победа! Потому что попались настоящие ребята, которые своим примером, заботой о каждом спутнике, поддержкой на трудных участках помогли тебе поверить в себя, в силу товарищества...
Борис Александрович слушает предварительный отчет и вдруг вспоминает эпизод из своих камчатских поездок. И через несколько минут люди разных поколений поочередно воскрешают в памяти интересные события давно минувших и совсем недавних походов. Стены раздвинулись — нет больше старой конторской мебели двадцатых годов, нет сквера, ведущего к Комсомольской пристани. Перед нами снова встают картины волнующих встреч с неповторимой, всегда прекрасной природой. Чего здесь больше — восхищения ее творениями или же радостей собственного бытия в кругу друзей, единомышленников, бытия почти первозданного, чистого как родник?
Борис Александрович встает, подходит к карте и неожиданно говорит:
— А не хотели бы вы пройти по одному интересному маршруту?
Подождав, пока установится всеобщее внимание, продолжает:
— В 1639 году казак Иван Москвитин первым из русских вышел к Охотскому морю. Известно, что перевалили они через хребет Джугджур, а вот где точно — неизвестно. Найти бы перевал, описать, отснять его...
Борис Александрович уже с грустью закончил:
— Давно я котел попасть в этот район, но все как-то не получалось.
После Камчатки, как после первой любви, все лучшее у нас связывалось только с ней, страной вулканов, все же остальное казалось малоинтересным. Что может дать нам Джугджур? Чем удивит, чем порадует? Через хребет прошел Москвитин? Но проложите на карте Дальнего Востока пути землепроходцев, отметьте заложенные ими остроги, зимовья: Дмитрий Зырян и Михаил Стадухин срубили Нижнеколымское и Среднеколымское зимовье (1644 год), Исай Мезенец и Семен Пустозерец прошли на кочах от устья Колымы до Чаунской губы (1646 год), Семен Дежнев и Федот Попов, обогнув Чукотку, вышли в Тихий океан (1648 год)... Пунктирные линии, сложно переплетаясь друг с другом, заполняют всю карту: жестокое Заполярье, коварное Приохотье и труднопроходимые дебри Уссурийского края. Настойчиво продвигались служилые, промышленные люди на Восток. Не одними острожками и зимовьями отмечен их ход. И поныне стоят могильные кресты в долинах Малого Анюя, по другим малым и большим рекам, а под ними — прах людей одержимых, что упрямо шли «встречь солнца», подводили аборигенов «под высокую государеву руку», «мягкой рухлядью» и другими богатствами укрепляли казну.
А сегодня на календаре 1969 год, месяц сентябрь. И хотя мы теперь не просто спортивные туристы, а спелеологи, даже немного альпинисты, но уж очень трудно в двадцать пять, двадцать шесть с небольшим лет искать на Джугджуре, лишенном по-настоящему спортивных препятствий и экзотики, какой-то перевал.
Полные еще нерастраченных, неподточенных болезнями сил, свободные от семейных уз или не слишком пока обремененные ими, мы мечтаем побывать в местах удивительных, необыкновенных: на Курилах, Командорах! Мудростью прожитых лет Борис Александрович понял: не зацепило, не увлекло нас его предложение. И отступил так же мягко, как начал.
Есть в нашей жизни давно подмеченная закономерность — молодости нужны дела трудные, чтобы мышцы ныли от боли, чтобы дыхание рвало грудь, чтобы сердце стучало на пределе. Вот когда настоящий маршрут, вот когда все обострено, и не ты в безбрежном мире, а он — в тебе. Если же вмещается он в тебе, значит, огромен ты — силой, выносливостью и захватывающим, радостным буйством жизни. Вот такие ощущения испытывали мы тогда. И, начав с пещер, мы продолжили поиск новых, детальную топографическую съемку тех, которые были занесены в картотеку нашей спелеосекции.
Прошел год. Обсуждая летние маршруты, Борис Александрович снова вернулся к необходимости поиска москвитинского перевала. Что-то неуловимое привлекло нас на этот раз, заинтересовало, и летом 1971 года была пройдена Улья, конечный этап перехода Москвитина через Джугджур, а на следующий год — сам хребет с верховьями реки Нет, Северный Уй и затем северный участок хребта — бассейн реки Нудыми.
Кажется, перевал был найден. «Кажется» потому, что в этом деле трудно утверждать наверняка: столько всяких вопросов возникает, когда пытаешься понять суровые, драматичные будни первопроходцев. Но не этим примечателен Джугджур.
Ночь. Мы сидим на хребте у невидимой линии водораздела и пытаемся определить величину магнитного склонения. На растрескавшихся пластинках сланца лежит старая карта, компас, а в черном, фантастически мерцающем небе пульсируют, живут и гибнут миллиарды других осколков необъятной Вселенной. И среди них Полярная звезда, надежда всех затерявшихся в пути. Мы спорим долго, запальчиво, много раз приседая, наконец ложась на хребет, чтобы поймать ее поточнее в прицел компаса. Спорим и незаметно дли себя начинаем говорить о тех, чьими стараниями и усердием, подвигом чьим был открыт наш огромный Дальневосточный край.
Скупы «Расспросные речи» служилых людей: «...А шли они Алданом вниз до Маи реки восьмеры сутки. А Маею рекою вверх шли до волоку 7 недель, а из Маи реки малою речкою до прямого волоку в стружках шли 6 ден. А волоком шли день ходу и вышли на реку на Улью, на вершину...» Нет здесь событий, происшествий, сопутствующих любому, даже однодневному походу в пригородный лес, нет характеров, так масштабно описываемых в романах, но здесь, на Джугджуре, где и сегодня до ближайшего жилья 250—300 километров, да и то по прямой, мы осязаемо, зримо ощутили их подвиг.
...Дует пронизывающий, сырой охотский ветер августовской ночи. Леденит и умерщвляет все живое ветер январский. Так же дуют они, лишь сменяя направление, круглый год. Потому и растет недалеко от нас не раскидистый клен, а лиственница, неизбалованная золушка северных лесов. Но как растет! За голые камни зацепились корявые корни, в монолите корешки отыскали себе незаметные трещины, и стоит, поскрипывает на ураганном ветру тонкий ствол, а на нем — одна-единственная ветка. Вот и все, что уцелело в неравной и все же выигранной борьбе.
И видится отряд «Ивашки Юрьева сына Москвитина, да их казаков, с ним 30 человек...» Издалека, из Томска пришли они. Латана и перелатана одежда. Не всякий раз удачна охота, рыбалка. Болезни старые и новые вырывают служилых людей из одного товарищества, но они упрямо идут и идут «встречь солнца», идут не одной только выгоды ради. Издревле сидит в человеке зверек-любопытство, и не удержаться на месте, если не был за той горой, за тем лесом. А сходил туда — и заболел жаждой узнавания — окончательно, навсегда.
Здесь, на ночном хребте, мы испытали особую, всеохватную, пронзительную как боль гордость за россиян, давших истории примеры настоящего мужества и верности Отчизне.
Переход от спортивных устремлений к постижению истории родного края, к осмыслению ее сегодняшнего дня — шаг естественный в становлении личности, и этот первый шаг нам помог сделать Борис Александрович Сушков. Сам глубоко знавший редкие, порой уникальные сведения из истории Тихоокеанского военно-морского флота, партизанского движения на Дальнем Востоке и многое другое, он щедро консультировал многочисленных посетителей, давал справки по телефону, не умолкавшему весь день в рабочем кабинете, и при этом не усталость, не раздражение читалось у него на лице, а какой-то лукавый задор, даже азарт.
«Спрашивайте, спрашивайте, — говорили его глаза. — А я пороюсь в своей памяти и отыщу о-о-очень интересный материал». И находил, непременно находил в своей прекрасной памяти такое, что собеседник напружинивался, загорался от неожиданно пришедшей в руки добычи. С нами, начинающими краеведами, Сушков занимался не торопясь, спокойно. Сегодня, по прошествии нескольких лет, каждая встреча с ним представляется событием, памятным уроком высокой гражданственности и духовности.
