Паско завел машину и двинулся к выезду на Стринг-Лейн. Он должен был бы чувствовать облегчение от того, что мог вычеркнуть еще одного человека из списка тех, кого надо было опросить, но отчего-то душа у него была не на месте. Парк обладал яркой индивидуальностью и располагал к себе. Нет сомнения, что он отлично ведет торговые дела. Но чем дальше Паско удалялся от него, тем больше ему казалось, что жизнерадостность Парка, его душевность и умение внушить доверие всего лишь маска. Неразобранная почта указывала на то, что он еще не поднимался к себе, а только что вернулся откуда-то на Стринг-Лейн, как раз когда там оказался Паско. Гован, как примерный гражданин, тут же сказал ему, что с ним хотел поговорить полицейский, а Парк, как еще более примерный гражданин, сейчас же поехал в полицию, даже не выйдя перед этим из машины… возможно ли, чтобы два таких законопослушных гражданина поселились в одном доме? А потом он приглашает Паско к себе, заводит непринужденную беседу, угощает чаем, предлагает порыться по шкафам… а в это время внизу Гован, закрыв магазин среди белого дня, когда самая торговля, загружает что-то в фургон…
Паско был уже в конце Стринг-Лейн. Он повернул налево, еще раз налево в узкий, как туннель, переулочек, который, если у Паско все в порядке с геометрией, должен был привести его к задним дворам магазина. Так и случилось. Голубой фургон по-прежнему стоял на домкрате, и рядом лежало колесо. Задняя дверь магазина была открыта, возле нее стоял Гован и передавал Парку картонную коробку.
Паско вышел из машины, нагнулся, чтобы взять свою трость, лежавшую на переднем сиденье. Он пользовался ею как можно реже, но бывали случаи, когда она действительно оказывалась нужна.
Оба посмотрели на него так, будто он был чертиком, выскочившим из коробочки. Парк нашелся первым.
— Здравствуйте еще раз, — сияя, воскликнул он. — Забыли что-нибудь? И я тоже. Попросил вот мистера Гована сохранить для меня эти образцы и чуть было без них не уехал.
Он протянул коробку, чтобы Паско мог её разглядеть. На ней черными буквами было написано: «Ветеринарные препараты Романи Рай, присыпка от блох, 24 упаковки по 500 граммов».
— Как интересно. Я бы испробовал эту присыпку на моей кошечке, — проговорил Паско, протягивая руку к коробке. Он увидел, как на лице Парка отразилась старая как мир борьба: драться или бежать? И тут же понял, что выбор сделан. Торговец с проворством, которое не вязалось с его дородной наружностью, развернулся и бросился к открытой задней двери. Для Паско единственным выходом в данной ситуации было пустить в ход свою трость, что он и сделал, зацепив ею левую лодыжку беглеца.
Парк повалился на землю с таким грохотом, что Паско поморщился, представив себе, как ему, наверное, больно. За спиной он услышал движение и повернулся, готовый отразить возможное нападение. Но Гован тоже проголосовал за побег. Паско с интересом наблюдал, как тот впрыгнул в фургон и завел мотор. Наверное, он рванул бы с места на хорошей гоночной скорости, и шины завизжали бы, и резина задымилась бы от трения. Но вместо этого домкрат рухнул, передний бампер зарылся в землю, и визг издали не покрышки, а шотландец, с размаху ткнувшись лицом в лобовое стекло.
Паско вздохнул, вернулся к своей машине и снял с крючка радиомикрофон.
— Требуется помощь, — сказал он. — Задний двор магазина «Пища для ума», магазин здоровой пищи на Стринг-Лейн. Одной машины будет достаточно. Лучше, если это будет карета «скорой помощи».
Глава 7
Эндрю Дэлзиел всегда с гордостью хвастался, что, куда бы он ни заявился, всюду он получал один и тот же прием. Только слова иногда были разные.
— Какого черта вам здесь надо? — осведомился Филип Свайн. — Кажется, мы достаточно наобщались для одного дня!
— Я подумал, что, может, вам не терпится поскорее начать репетиции мистерий? — ответил Дэлзиел, и широкая улыбка осветила его лицо — ни дать ни взять тыква, в которой прорезали глаза и рот, а в середину вставили свечку. — Можно войти?
— Можно подождать здесь, пока я позвоню Теккерею, — проворчал Свайн. Он повернулся и пошел к висевшему на стене телефону.
Дэлзиел послушно стоял на пороге, все так же улыбаясь. В промежутке между тем, как он пропустил кружку пива и закусил его пирогом в «Черном быке», и тем, как приехал в Куртуайт, он сделал две вещи. Во-первых, позвонил в контору «Теккерей и другие», чтобы убедиться, что старина Иден уехал на встречу с клиентом в Харрогейт. Во-вторых, он проверил материалы следствия по делу Тома Свайна.
Митчел был прав. Оружием, из которого застрелился Том, был действительно кольт «питон», принадлежавший его золовке, который он взял под залог из арсенала клуба, сказав, что хотел бы проверить его дальнобойность. Тело брата нашел Филип Свайн. Оно лежало в сарае, который был избран несчастным для этого рокового шага потому, что, как он писал в своем прощальном письме, он не хотел, чтобы какая- либо из комнат их дома была осквернена горестными воспоминаниями. Это последнее письмо было самым деловым и дельным документом из всех, какие старший Свайн написал за все время, пока вел свою разрушительную хозяйственную деятельность на ферме. В письме тщательнейшим образом были перечислены все долги Тома, причем раздельно указаны подлежащие оплате в ближайшем будущем те, срок оплаты которых наступил, просроченные и те, о взыскании которых подано в суд. Возможно, его намерением было дать определенную оценку положения дел на ферме перед тем, как принять самое последнее из своих решений. Если так, то этот документ вполне подтверждал правильность принятого решения. Общая сумма долга была огромна. Большую часть долгов пришлось выплачивать уже после того, как Филип Свайн унаследовал хозяйство, и Дэлзиел проникся сочувствием к Гейл Свайн. Ей пришлось сильно потратиться еще до того, как они начали приводить ферму в надлежащий вид. Поэтому немудрено, что, когда у Свайна появились затруднения в его строительном деле и он вновь обратился к тому же источнику, она пресекла все его поползновения. Как говорится, разбила кувшин, который повадился по воду ходить.
Свайн раздраженно повесил трубку. Дэлзиел по-прежнему улыбался. Пришло время строителю принимать решение: последовать совету Теккерея и не разговаривать с Дэлзиелом без адвоката или показать, что бояться ему нечего, и впустить полицейского в дом.
Верный установленному им самим правилу: никогда не предлагай человеку выбор, если тебе не все равно, что именно он предпочтет, Дэлзиел с живым интересом спросил:
— А почему ваша ферма называется «Москоу», мистер Свайн? Это по имени русской Москвы? Но ведь усадьба существовала еще в те давние времена, когда мы, здешние невежи, и не слышали о Москве. Кстати, сколько лет вашей усадьбе?
Трудно было не ответить на два этих вопроса, касающихся дорогих сердцу Свайна мест.
— Почти все здешние постройки относятся к семнадцатому веку. Но кое-что сохранилось и от более ранних времен, есть также письменные свидетельства того, что здесь было поселение еще до Земельной описи.[19]
— А причем здесь Москва?
— Название фермы менялось пару раз, как правило, когда ферма переходила от нашего семейства к другому. В начале прошлого века мы потеряли ее, и один из моих предков уехал воевать в Европу. Наемником. Через пять лет он вернулся достаточно богатым, чтобы выкупить ферму обратно. И тогда он изменил название на «Москоу-Фарм». Семейная история гласит, что он сколотил свой капитал во время отступления Наполеона, хотя до сих пор неизвестно, на чьей стороне он все же воевал.
— Как это на отступлении можно сделать деньги? — искренне заинтересовался Дэлзиел.
— Думаю, он грабил несчастных, которые насмерть замерзали, — ответил Свайн. — Вы, вероятно, слышали, что это у нас семейная традиция: все средства хороши, если дело касается фермы.
Он говорил с иронией, давая понять Дэлзиелу, что догадался, к чему клонит толстяк. Но насмешка сменилась удивлением, когда Свайн обнаружил, что каким-то непостижимым образом, беседуя, они переместились с крыльца в гостиную, и толстяк сидел, развалясь, в большом старомодном кресле.
— Какого черта вам надо? — взорвался Свайн.
Лицо Дэлзиела сделалось серьезным.
