— Ничего, позвонит еще раз.
Гала молчит.
Максим достает пиццету и вино. В какой-то момент раздается телефонный звонок. Гала в ужасе выплевывает вино в бокал. Ее рука лежит уже на трубке, но она ждет. Пропускает два звонка. Три. Четыре.
— Он не должен думать, что я только и делаю, что сижу у телефона и жду, когда он позвонит.
— Но ты же сидишь у телефона и ждешь, когда он позвонит.
— Но я не хочу, чтобы у него сложилось неправильное впечатление обо мне.
Пятый звонок. Шестой.
— Какое неправильное впечатление?
— Что я доступна по первому его зову.
Гала пропускает еще два звонка. Потом телефон замолкает. Они продолжают есть.
— Не понимаю, — говорит Максим, наконец, — если ты не собиралась поднимать трубку, почему мы не могли с таким же успехом поужинать в ресторане?
— И как бы я тогда узнала, что он мне звонил? — спрашивает она так, словно это очевидно.
Заметив, что он все равно ее не понял, она отбрасывает стеснение.
— Ты — мужчина, тебе этого не понять.
Максим думает, когда же это он ее не понимал.
— Тогда ты точно женщина, — шутит он с горечью, — странно только, что это отличие не бросалось в глаза раньше.
На прощание он целует ее в губы, как всегда. Уходя, оборачивается. За весь вечер она не покинула своего места.
Теперь она машет ему: девчушка с огромными глазами рядом с тренером у бассейна, ожидая, когда ее заберут родители.
Не успел Максим выйти на улицу, как ему захотелось вернуться и осыпать ее поцелуями, но он не вернулся.
Только через несколько дней он начинает замечать, что больше скучает по Гале рядом с ней, чем в одиночестве.
Смысл моей жизни заключается в погоне за мечтами. Меньше всего я хочу их догнать.
Поэтому я редко звоню Гале. Я должен был ее получить и получил, но как только это произошло, я целыми днями не даю ей о себе знать. Столько усилий приложить, чтобы создать для нас местечко, где бы мы могли в тайне от всех написать наш рассказ, — а потом испугаться — кто меня поймет? Может быть, она. Да, думаю, она единственная поймет меня, много лет спустя вспоминая те годы. В этом мы с ней похожи. Это самое ужасное. Поэтому наши отношения так отличаются от всех моих предыдущих.
Гала постоянно доводила своего отца, чтобы вызвать его любовь. Лучше она сгорит в огне его ярости, только бы он не относился к ней так же, как к остальным.
По той же причине ее отец без устали мучил ее невозможными заданиями.
— Вечно тот живет, кого невозможное зовет, — заставлял он ее учить, — но тот, кто его достигает, умирает.
Когда я уже почти добился чего-то, я тут же убегаю. Я — трус. Побег — моя вторая натура.
И только так я могу обхватить Вселенную двумя пальцами. Чтобы не дать счастью выскользнуть или не отщипнуть от него слишком мало, я позволяю ему парить.
Каждый называет меня своим другом, но настоящих друзей у меня почти нет. В мире очень мало людей, с которыми я чувствую себя легко. Всего лишь несколько человек. И даже с ними я вижусь редко. Джельсомина очень долго беспокоилась по этому поводу. В конце концов, она поверила мне на слово, что всех, кто мне по-настоящему дорог, я ношу в себе. Я никому не облегчаю путь к своему сердцу, но если кому-то уж удалось туда попасть, то это навсегда. В этих рамках наша дружба совершенна. Когда ко мне приходит друг, я чувствую тепло и благодарность, но у меня нет потребности в таком визите. Это чувство, которое мне кажется таким безопасным, не всегда взаимно. Мне трудно это принять. Случалось, люди отворачивались от меня, потому что не видели, как сильно я их люблю. Меня это каждый раз убивало, и хотя рассудком я теперь понимаю, чего мне тогда не хватало, почувствовать этого я до сих пор не могу. Все, кого я люблю, ближе ко мне в моих мыслях, чем у меня в гостях за столом с чашкой куриного бульона.
По-моему, люди нуждаются в общении из-за недостатка воображения.
В первые годы нашей совместной жизни Джельсомина еще пыталась зазвать друзей к нам в гости, но я был слишком недоверчив и застенчив. Потом она поняла, что это безнадежно. Однако последнее время она порой вдруг приведет какого-нибудь нового знакомого и представляет его мне с видом сводницы, отважившейся на последнюю попытку найти мужа для сморщенной старушки. Теперь, когда она заболела, Джельсомина боится, что я останусь один. И боится, что мое одиночество будет более одиноким, чем у кого бы то ни было другого.
— Ты не возненавидишь меня? — спросила она недавно ни с того ни с сего.
Мы сидели на террасе в Фраскати.[252] Был прекрасный вечер. Мне было неприятно, что она разрушила последние оставшиеся нам минуты счастья, и я попытался отшутиться, но она не рассмеялась.
— Обещай мне, что ты простишь меня, когда я… ну, когда я однажды должна буду тебя оставить.
— Ты что, спятила! — кричу я. — Сначала привязала меня к себе руками и ногами, а когда я стал твоим рабом, заставляешь мое сердце разрываться на части? (Все это сказано тоном, означающим полностью противоположное.) Я никогда тебе этого не прощу!
И когда я увидел, как она ради меня пытается выдавить улыбку, то добавил совершенно серьезно:
— Не волнуйся. Ты — свет моей жизни. Куда бы ты ни собралась уйти, он будет всегда гореть во мне.
Но мне никогда не удавалось обмануть ее пустыми словами. Она замолчала. Некоторое время мы наблюдали, как в горах огни автомобилей отражаются в озере. Наконец она медленно, но решительно покачала головой.
Как моя дружба не вписывается ни в какие рамки, так и любовь неизбежно не дотягивает до моего представления о ней. Возьмем сейчас мое времяпрепровождение: я влюблен. В моем воображении присутствует только она одна — сияющий Млечный Путь, моя Галассия! [253] Каждую мысль я обсуждаю с ней, каждую идею проверяю на ней. Если она улыбнется, то я оживаю; если пожмет плечами, то чувствую себя удрученным и как ненормальный стараюсь придумать что-нибудь другое, что произведет на нее впечатление. Я обсуждаю вместе с ней все: и глобальные жизненные вопросы, и с чем мне сделать бутерброд — с венгерской салями или пармской ветчиной.
Я ничего не решаю без ее одобрения. Я бы и не смог, ведь я существую лишь благодаря ее интересу. Куда бы я ни посмотрел, везде чувствую ее взгляд. Во время прогулки она берет меня за руку. В каждом вдохе я чувствую ее аромат, и когда выдыхаю, то вижу, как мое дыхание играет в ее волосах. Когда мне приходится с кем-то беседовать, и я вынужден на секунду отвернуться от нее, я чувствую ее присутствие так же явственно, как если бы она положила руку мне на плечо. Так я провожу с ней все дневные часы.
Потом наступает вечер.
Джельсомина ждет меня домой.
В этот момент мне с большим трудом удается сочетать эйфорию, что я ощущал, с тем, что на самом деле я сегодня Галы не видел и не слышал. Я хватаю трубку и набираю ее номер, чтобы объяснить ей и дать понять, что каждый час моей жизни посвящен ей и что завтра мы обязательно должны увидеться. Иногда я решаюсь. Но чаще всего нет, и еду домой, с Галой, растянувшейся на капоте моей машины и грозящей мне пальчиком.
Так, впустую мы растрачиваем недели нашего счастья. Долгие дни ее мир ограничивается лишь стулом у телефона. Она ждет моего звонка. Когда я наконец звоню, она отвечает совершенно спокойно и делает вид, что совсем не ждала звонка, но приятно удивлена и рада обменяться со мной парой слов, несмотря на всю свою колоссальную занятость. Сама она ни разу мне не позвонила, что лишь укрепляет
