Подошли Мишка с братом Яковом.
С е р г е й. Что – проспали родителей?
А н к а. Тоже – родители! Потеряли эдаких маленьких.
Е г о р. Найдут – пороть будут.
М и ш а. Есть хочу!
Я к о в. Подождёшь.
М и ш а. Домой хочу!
Е г о р. Ты – что орёшь?
М и ш а. Есть хочу.
Е г о р. Ишь ты, какой барин!
Анка утешает, ласкает Мишу, но он отбивается от неё руками и ногами, кричит:
– Домой хочу-у!
Подошли двое солдат, один – бородатый, оборванный и грязный, другой – моложе, чище, с забинтованной правой половиной лица, смотрит только левым глазом. Расспрашивает детей.
Миша – заинтересован солдатами, успокоился, щупает приклад винтовки.
Б о р о д а т ы й. Значит, – всё прямо и до самой станции. Там ваши и должны быть. А хлеба у нас нет, солдаты на войне пулями питаются. Прощевайте!
Пятеро детей идут полем, целиной. Миша сидит верхом на шее Сергея. Анка держится за руку Якова. Егор шагает сзади всех.
Старик-пастух и подпасок лет 12 гонят пяток коров. К ним подходит благообразный мещанин в кафтане, с палкой в руке, спрашивает:
– Не встречал ребятишек, мальчика с девочкой?
П а с т у х. Сперва я шапку сниму, поздороваюсь с тобой, после – отвечу.
М е щ а н и н. Ну? К чему ты это?
П а с т у х. Теперь ты предо мной картузик сними.
М е щ а н и н (снял картуз). Заносчив ты, старик. Видел, что ли, детей-то?
П а с т у х. Детей твоих я не видал.
Группа солдат. Около них группа детей, к ним присоединился ещё один, мальчик тоже лет 12, красивый, прилично одетый, но костюм его уже измят и грязен. Миша спит, положив голову на колени Анны. Егор несколько в стороне беседует с пожилым солдатом. Яков, Сергей и новенький – Казимир – едят хлеб. Чернобородый солдат, дикого вида, неподвижным взглядом жадных глаз смотрит на Анну. Молодой солдат с мягким добродушным лицом говорит Сергею:
– На станцию – нельзя пустить вас, станция эта погрузит раненых и закроется навсегда. И никаких штатских на ней нет, сироты… Эх, и много же вас наделала война!
Вечер. Ребята расположились под стеной обгоревшей избы. Миша спит на кучке соломы. Трое мальчиков и Анна беседуют.
К а з и м и р. Мальчик, который остался у солдат…
С е р г е й. Егор.
К а з и м и р. У него отец кто?
Я к о в. Лавочник. А у тебя?
К а з и м и р. Чиновник.
С е р г е й. Куда же нам теперь идти?
Темнеет. Сергей и Яков зажгли костёр. Казимир и Миша спят. Анна, зябко скорчась, смотрит на огонь. Яков подкладывает сучки в костёр. Сергей дремлет. Лошадиный топот. Подскакали трое солдат, спешились, один затаптывает огонь, другие два – бьют ребят, разбрасывая их, как щенков, кричат:
– Вы что тут делаете, сукины дети? Вы кто такие?
Подскакивают ещё двое солдат.
П р и м е ч а н и е. Хорошо бы рассеять десятка два октябрят и пионеров по какой-нибудь плоскости и снять их с аэроплана, так чтоб видно было: бредут в разных направлениях дети, вырванные из гнёзд своих войной.
19-21 год
БОГ И ХЛЕБ
Монастырь. Процесс вскрытия мощей. Перед церковью два дерева, на сучьях сидят мальчики, человек пять. Тяжёлую серебряную раку выносят из церкви, ставят пред папертью на землю. За группой людей, которые вынесли раку, следует толпа крестьян и мещан, которые присутствовали в церкви, когда брали раку. На паперти – человек в очках. Он говорит:
– Сейчас, граждане, вы увидите, что скрыто в этом сундуке, во что верили вы, чему поклонялись, откуда ждали чудес! Кто из вас желает открыть сундук?
Толпа молчит, шевелится. Выходит благообразный седовласый старик, в наглухо застёгнутом пальто, молодой монах, послушник, двое рабочих, пожилая женщина и курчавый подросток. Вскрывают раку. Толпа надвигается ближе, но многие поспешно отходят прочь, особенно испуганы старухи, женщины.
Рака вскрыта. В толпе – движение, точно её ветром пошатнуло. Ближайшие заглядывают в раку. Монашек, спрятав голову в плечи, согнувшись, пробивается к паперти, расталкивая
