«компании» явно или скрыто поддерживали власти разного уровня в силу их
предполагаемой боеспособности. В общем и целом государство стало контролировать
военные действия, когда увидело в этом больше преимуществ, нежели неудобств. Но к
1500 г. эта тенденция еще не определилась окончательно и не утвердилась. Обширные
районы западного мира были ей еще не подвластны, только в некоторых странах и
областях наблюдается глубокая демилитаризация всего общества, в то же время
происходит и относительная маргинализация военного сообщества из-за появления
постоянных армий, с одной стороны, и повышения удельного веса пехоты, которая
традиционно набиралась из «всякого сброда» и потому не пользовалась уважением, – с
другой. Здесь уже чувствуется атмосфера войны XVI в. со сценами в манере Жака Калло:
«кучка дезертировавших голодных наемников, бредущих по равнине с чахлыми деревьми
и виселицами на горизонте»[614]. Макиавелли в «Военном искусстве» объяснял, что
«добропорядочный человек не должен заниматься военным ремеслом» и что как в
республиках, так и в монархиях гражданам и подданным нельзя позволять делать из
войны профессию[615]. Однако во Франции, например, постоянная кавалерия (ордонансные
роты) и различные военные корпуса королевского дома были для молодых дворян
желанной службой, обеспечивавшей им достойную жизнь и открывавшей простор
предприимчивости и надеждам; тем не менее у проницательных наблюдателей
складывалось впечатление, что «король Франции разоружил свой народ, дабы без
сопротивления командовать им»[616].
ГЛАВА IX К ИСТОРИИ МУЖЕСТВА
«Сила духа человека, без страха сталкивающегося с опасностью и без жалоб
переносящего страдания», «нравственная сила человека, преодолевающего страх и другие
чувства, парализующие действие, проявляющего решительность и твердость в
затруднительных ситуациях»[617]. Исходя из этих вневременных определений, формально
подходящих для всех обществ и эпох, мы вправе спросить себя, может ли понятие
«мужество» само по себе быть предметом исторического исследования. Но как не
вспомнить эту норму поведения, это психологическое состояние, если оно составляет
самую суть воинского искусства? Тем более, что есть свежие примеры, свидетельствующие о том, что историю чувств и страстей можно изучать, особенно если к
ним подходить извне, со стороны, т. е. изучая историческую среду, в которой они
формируются и которая их порождает[618]. Наши соображения на эту тему претендуют
лишь на то, чтобы обозначить малоизвестное поле исследования, заслуживающее долгого
и глубокого изучения.
1. МУЖЕСТВО: ДОБРОДЕТЕЛЬ ИЛИ ПОРОК?
Для начала можно рассмотреть многочисленную моралистическую и
психологическую литературу клерикального происхождения, которую породила ученая
культура Средних веков. Нет уверенности в том, что в ней определяется мужество как
таковое. Однако из четырех основных добродетелей, унаследованных от античности
(Платон, Аристотель, Цицерон, стоики) благодаря св. Амвросию и св. Августину, по
крайней мере одна – стойкость (fortitudo) – во многом совпадает или смыкается с
понятием мужества. Для св. Фомы Аквинского – стойкость – это в широком смысле
душевная твердость при исполнении долга, и, следовательно, она является условием
всякой добродетели, а в более узком смысле делает человека неустрашимым перед лицом
любой опасности, даже смерти, позволяет ему смело бросать вызов страху смерти, не
проявляя при этом безрассудства. Стойкость, таким образом, связана со страхом (в
первую очередь – страхом смерти) и отвагой, будучи золотой серединой, «стойкость – это
такая добродетель, которая подавляет страх и побуждает к отваге во имя общественного
блага». Она обуздывает страх, дабы, сохраняя хладнокровие, можно было действовать
смело, по возможности избегая опасности. Стойкость придает как неустрашимость, так и
