между знатью и народными ополчениями или ополчениями разных городов взятие в плен
также не практиковалось. Рассказывая о войне 1396 г., когда столкнулись, с одной
стороны – голландцы, жители Геннегау, французы и англичане, а с другой – фризы, Фруассар не без внутреннего осуждения сказал о последних: «Когда они брали кого-либо
в плен, то брать выкупа не хотели, сами же не сдавались и бились до последнего, говоря, что лучше умереть свободным фризом, нежели попасть под власть какого-нибудь сеньора
или государя. А если их все же брали в плен, то никакого выкупа за них получить было
невозможно, поскольку ни друзья, ни родственники не желали их выкупать, оставляя
умирать в заключении; своих людей они вызволяли из плена, если только имели пленных
врагов, которых выдавали в обмен на своих, человека за человека, но когда знали, что их
людей в плену нет, то всех своих пленников убивали»[636]. Поэтому во время сражений
дворяне старательно избегали сдаваться в плен «черни» (английским лучникам, например), ибо пощады от нее ждать было нечего; понятно, что в обратном случае
происходило то же самое. Стоит также вспомнить о ярости сражающихся и о специальных
наставлениях командующих, из-за чего битвы бывали кровавыми, с большими потерями
особенно для побежденных, ибо, как замечает Фруассар: «по общему правилу большие
потери несут проигравшие»[637].
Мы располагаем достаточно надежными данными о людских потерях в полевых
сражениях, по крайней мере, двух последних столетий Средневековья. Победители
обычно старались пересчитать убитых (иногда и пленников), опознать их и похоронить по
христианскому обычаю, и все это проводилось под руководством нескольких рыцарей и
герольдов. Так сделал Эдуард III после битвы при Креси (1346 г.). «И тогда он приказал
двум весьма доблестным рыцарям отправиться туда, вместе с ними послал в путь трех
герольдов распознавать гербы и двух писцов, чтобы вносить в список имена тех, кого они
найдут»[638]. Так же поступил и Черный принц после боя у Нахеры (1367 г.). «И когда все
вернулись с поля боя, принц приказал четырем рыцарям и четырем герольдам пройти по
полю, чтобы узнать, сколько человек полегло и сколько взято в плен»[639].
К сожалению, эти расчеты, часто приводимые хронистами или упоминаемые в
документах, не всегда вызывают доверие: всех пересчитывали или только знатных?
Учитывались ли убитые во время «погони», а также смертельно раненные? Не говоря уж о
постоянном искушении преувеличить потери побежденных, дабы придать больше славы
победителям. Посему пользоваться этими источниками приходится осторожно, сопоставляя их сведения с другими данными, если они существуют.
Анализ целой серии сражений с XI до XV в. позволяет предположить, что
побежденные теряли от 20 до 50% убитыми от общего численного состава. В битве при
Куртре (1302 г.) пали 40% французских рыцарей, при Касселе (1328 г.) – по меньшей мере
половина фламандских ополченцев, при Халидон-Хилле (1333 г.) – 55% шотландских
кавалеристов, при Азенкуре и Пуатье – по 40% французских рыцарей[640]. Вполне
достоверными выглядят цифры, приведенные в «Верном служителе», по поводу
Равеннского сражения 1512 г., в котором с французской стороны погибли 3000
пехотинцев, 80 тяжеловооруженных кавалеристов, 7 дворян королевского дома и 9
лучников лейб-гвардии[641]. По окончании сражения при Висби (1361 г.) убитые были
погребены в восьми общих рвах; три из них впоследствии стали объектами раскопок, и в
них нашли останки 1185 воинов[642]. В битве при Хеммингштедте в 1500 г. между
войсками Иоанна I Датского и крестьянами Дитмаршена, последние, одержав победу, потеряли 5% (300 убитых), а датчане – 30% (3600 убитых) воинов[643]. Эти данные
объясняют, почему люди испытывали страх перед любым полевым сражением: дело не
только в катастрофических военно-политических последствиях поражения, но и в
чрезвычайно большом риске, которому подвергались люди на протяжении нескольких
часов боя. Этим, впрочем, объясняется относительная редкость настоящих баталий, так
что даже профессиональные военные за всю свою карьеру участвовали только в одной
или двух.
