пугая его ясной прямотой голубых глаз. А в его глазах степь, а в ней напряженное безветрие.
— Осень поставит все точки над 'и', — оборвала молчание она, и к ней в глаза вернулись веселые синие искры, — а сейчас лето. Чему там нас учит главный лицемер Карнеги?
— Не знаю, не читал, — во внутренних степях Примата сдвинулись ненадолго затихшие черные ветры, — из идейных соображений.
— А я читала! Он учит нас жить в настоящем и по возможности не заглядывать в будущее.
— И это говорит обезьянна! А в карете прошлого, что?
— Не кататься.
— И в самом деле, лицемер. Он пендос, у них все иначе. Ну что же, будем жить в настоящем, только хочу заметить — у тебя самой это не всегда получается.
— Я же обезьянна! Хочется быть счастливой не только сегодня.
— А ты сегодня счастлива?
— А ты как думаешь? — возмутилась Шимпанзун. — И ты совсем забыл о шампанском.
— За настоящее? — предложил тост немало удивленный таким разговором Примат, чувствуя возвращение аппетита и приближение манника. — И мы когда-нибудь отправим в прошлое этот пирог?!
Вот такие разговоры разговаривают нечуждые, а ночно, дневно, и иногда ванно близкие друг другу — как смог убедиться в этом читатель, обезьянны. И вроде бы все у них в порядке, но: гнать пургу, телегу, тюльку — удел повествователя, мученье репы — перевзбзднуть иль недовзбздеть? О, занесенный пургой, придавленный телегой, покусанный тюлькой читатель, ты вправе воскликнуть: 'Бастай теркать, лепило чумовое!' И ты будешь, конечно же, прав, но… Возбухалов-анархист уже засыпал черный порох в железные бомбы, а в северной стране готов к полету белый самолет. Дороги вымощены, а намерения предопределены, у героев рука в руке, но серый ангел все же точит свой длинный меч о стесанный алтарь. Не торопись и ты, читатель, и поковыряй глазами шестой день, последний день без направлений и дорог.
15. Шестой день на планете обезьянн.
Взгляд на богов похож на взгляд на дураков.
Глядим на дураков… а может на богов?
(Это не цитата, это я сам придумал!)
Летние подземные коридоры сильно отличаются от зимних — в них иное качество движений. Движение зимой направлено вовнутрь, из внешнего холода в замкнутое тепло, летом же наоборот, из искусственных вдохов каменных внутренностей наружу, к свободной прохладе и Олнцесу, подальше от примитивных вентриляторов, вытяжек и втяжек. Вот и Шимпанзун с Безьянной, миновав бетонные ноздри, оказались во власти ленивого, но свободного утреннего воздуха, под миролюбиво нежаркими лучами утра и с остатками дури ночной вахты в голове. Спешащий на службишку воендрил с завистью оценил их неспешную походку.
— Тихо, как в деревне.
— Воскресенье, — согласилась со вздохом подруги Шимпанзун, — все нормальные обезьянны еще спят. А мы ненормальные.
— Военные, — поправила ее Безьянна. Тепло, они в форме, а форма идет любым обезьяннам. Особенно ногастым, да и грудастым тоже.
— Честное слово, — теперь вздохнула Шимпанзун, — жалко такой день терять. Но спать очень хочется — приду домой, упаду сразу.
— Везет тебе, а я приду — а там все дома. Нормально не выспишься — мне ложиться, а им вставать, — решила немного поплакаться Безьянна. — Не люблю в выходные меняться — издержки семейной жизни.
— А меня Примат сегодня на футбол грозился отвести. Хочешь, пойдем вместе? В два часа? Смотри, какой день хороший.
— А куда я мужа дену?
С собой возьмешь, это же футбол. Ему там будет интересно, они там так орут.
— Спасибо, Шимпанзун, — поблагодарила Безьянна подругу за участие в судьбе, — но ему сегодня будет неинтересною Сегодня большая стирка, а я руководитель проекта.
— Понятно.
Незаметно, за разговором, наслаждаясь медленной походкой и пустынностью утренних улиц, они подошли к дому, где живет Примат.
— Пойти, что ли, Примата разбудить?
— За что? — удивилась жестокая только к мужу Безьянна.
— Просто так, из вредности, — пожала плечами Шимпанзун. — Несправедливо — воендрилы спят, а обезьяннши Родину защищают!
— Как у тебя с ним? — вспомнила о соучастии Безьянна. — Не отвечай, если не хочешь.
— Да нет, почему же. Хорошо, даже слишком. Сегодня как раз два месяца, как хорошо. Как ты думаешь, сегодня должен быть праздник?
— А как насчет лучшего, — не отказалась от соучастия Безьянна, — никаких планов?
— Планы есть, но они секретные, — улыбнулась Шимпанзун, — и все они отложены до осени, на послеотпуска. Ты-то в свой сходила, не зря на макинге надрывалась.
— Кем отложены? — задала точный вопрос жестокая не только к мужу.
— Мною, в основном.
Они остановились. Шимпанзун явно вознамерилась будить. Она вспомнила первый их 'полукруглый' юбилей и решила нанести ответный удар. Или визит. Но пока нужно отвечать на вопросы любопытной подруги.
— Притираетесь?
— Ты же сама говорила: 'Лучшее — враг хорошего'. А может и не ты.
— А ты меньше слушай.
— Поживем — увидим, — намекнула подруге о сострадании и о ее опускных, послемамкингных грехах Шимпанзун. — Ну я пойду, похулиганю, ладно?
— Ладно, — сдалась не только в любопытстве уличенная подруга, — танцуй, пока молодой.
— А кто тебе мешает, вместо стирки?
Примат проснулся, как от выстрела, и тупо уставился на часы. На часах медленно осознался девятый час воскресного утра. Раздался новый звонок, и он, не удивляясь догадке — в медленном мозгу сложилось время и наглость, потопал открывать. Третий звонок не уступил в продолжительности, а значит и в наглости первым двум, и Примат с надеждой подумал, что неплохо бы, открыв дверь, все-таки ошибиться в догадке и позволить плечу раззудеться, а руке размахнуться, но…
— Тревога! — кажется, на весь подъезд крикнула Шимпанзун и бросилась ему на шею. — Подъем! Руки вверх!
— Здравствуй, — промычал он, закрывая дверь и с осторожностью втаскивая хулиганствующую обезьянну внутрь.
Предчувствия его не обманули.
— Ты с работы?
— Да!
Шимпанзун приземлилась, то есть встала на пол, и ему стало не то чтобы легче, а просто удобнее.
— Случайно проходила мимо и решила заскочить, — с ехидством заглянула она в его сонные глаза. — Ты не рад? Извини, не удержалась.
