только они выехали за ворота госпиталя, убрал пришпиленную к лобовому стеклу 'двухсотую' табличку.
После случившегося комадрильство приказало сгрузить оставшиеся лекарства в спокойной Несрани, что и было сделано, а отважная гевронка засобиралась домой — даже в ее местами заснеженной бестолковке шевельнулась разбуженная страхом здравая мысль. И вот теперь всем им по пути — в аэропорт.
Она ждала их у миссии с белыми джипами и упитанными сотрудниками, теперь послушно не покидая зоны ответственности Примата, граница которой — уже близкий борт самолета. За недели походной жизни она сумела сблизиться с пехтмурами, и к удивлению своему увидела, что русбанды не такие уж и кровожадные, как их рисует красочная пендосская пропаганда, а носари совсем не похожи на ангелов без крыльев, какими их изображает вся та же пропаганда. Да и русбанды поняли, что и гевроны, в общем-то, вполне живые обезьянны, вот только Мичурина жаль.
— Что-то вы не веселы, — наверное, минут через пять молчаливой дороги спросил ее Примат, — мало веселого, правда?
Конечно же, нужно было бы и дальше молчать, до самого аэропорта, и не выдавать вдруг появившихся во дворе госпитального морга соплей, но он не сдержался и наверняка напугал ее несвойственной большому телу и черному взгляду тенью — тенью истеричности.
— Вы сами знаете, что жизнь часто бывает несправедливой, а иногда жестокой, — вполне рационально ответила Гибне, — и не только у вас.
— Такова жизнь? — находясь в тени, как можно спокойнее кивнул Примат. — Такова смерть!
— Не спорьте, это ваша страна, — уже точно рационально напомнила ему о различиях темпераментов и культур гевронка.
— А я не забываю об этом, — удивляясь себе и силе тени, возразил ее рациональности Примат. — 'О, юноша, послушливо внимай — народу своему не изменяй…' — вспомнил он строчку стихотворения средневекового поэта-носаря, — а результат вы видели сами. Вон, в кузове, в герметичной упаковке.
Гибне не стала спорить, подчиняясь рациональности гевронских извилин и тормознутости характера, а может быть уже и чему-то другому.
— Ладно, — улыбнулся Примат, вспомнив, что перед ним хоть и упертая, но все-таки обезьянна, — минутная слабость. Вот посажу вас на самолет — и все, ваши приключения кончатся. Хотя, впечатления останутся, правда? Как там называется ваш город?
— Хрюхернос. Но и вы скоро вернетесь в ваш город. Я знаю, что в нем много военных, но там, я точно знаю, не стреляют.
— Стреляют, — успокоил ее Примат, — но не в нас. Слышали, наверное, передел собственности? Но сначала мне придется отправиться к родителям Мичурина, вместе с ним.
Больше они ни о чем таком не говорили, но позже, во времени между регистрацией и посадкой, сдав в багаж крепкую гевронскую сумку, Гибне зачем-то вытащила из нее небольшой фотоальбом и решила показать Примату свои домашние фотографии. Картинки с выставки — с окраины далекого отсюда и близкого от границы и от Северообезьяннска, но все равно нереального города Хрюхерноса.
— Хорошая собака, — вежливо оценил размеры черного дога Примат.
— Ну а рядом, узнаете?
— Конечно, только вы здесь сытнее выглядите.
— А вот и дочка, — указала она на новое фото, где девочка лет десяти или одиннадцати с тем же большим и ушастым догом стоит на аккуратном мостике.
— А вот и все мое семейство, — прокомментировала она следующее фото, на котором к уже известным персонажам присоединился стандартно долговязый геврон.
— Наш дом.
На севере, независимо от того, Геврония это или Русбандия, предпочитают строить деревянные дома, и получается красиво — снаружи, и уютно — внутри.
— А вот еще раз я, и дочка, и собака.
— Симпатично, — еще раз вежливо кивнул Примат. — Имея такую семью, и дом, да и страну, как вы думаете — глупо рисковать собою и другими, или нет?
— Да, теперь я признаю, что не понимала, куда еду. Это глупо, но я даже представить себе не могла, что кто-нибудь когда-нибудь будет в меня стрелять. И совсем не я должна была ехать.
— Но вы бы могли отказатсья.
— Могла бы, — вздохнула Гибне, — но получается, что сама напросилась. У вас говорят — приключений захотелось… дас вундер сфинкерсен, — по-гевронски добавила она.
— Угу, — кивнул Примат, поняв смысл добавления, вот только… как быть с числом 'двести'?
— Взгляните, — оправдываясь, разгорячилась Гибне, — разве там может что-нибудь случиться? — она снова раскрыла альбом. — Олнцесная Геврония, как вы здесь говорите.
— Многие обезьянны только и мечтают о такой жизни, пускай насчет приключений не самой интересной, но зато спокойной. Счастливой, как зимняя спячка! Так многие думают, а родители Мичурина уж точно. Вот для вас я сейчас провожатый в ваш, в фотографический рай, а для него — сопровождающий. Понимаете разницу?
— Да, понимаю. Но все, слава богу, позади.
— Для вас, — согласился с ней Примат, в свою очередь понимая разницу между упертостью и напором, — но знайте, что я тогда не просто так за чихаком по склону бегал. Если бы на вашем месте был обезьянн, то пулю свою он от меня обязательно получил бы, со склона, из чихакской винтовки. А там гунди, доказывай, экспортируй сопли. А так… я даже не целился в вас, верите?
Гевронка смолчала.
— За смерть обезьянна, даже двух, вы ничем не заплатили, кроме возможных угрызений совести, а это слишком малая цена. Понимаете?
И опять в ответ тишина.
— Ну что, пора на посадку? — выговорившись, решил разрядить обстановку Примат.
— Пора, — Гибне с готовностью встала, еще не до конца переварив услышанное, однако в поспешности ее движения родился еще один не заданный вопрос.
— А у вас есть семья?
— Я не женат, — с надеждой на прощание улыбнулся Примат, — мне все еще везет.
— Извините, а та обезьянна, на аэродроме?
— Заметили? — шагнул Примат к посадочным воротам. — Думаю, и ее нет. А вот вам пора.
Очередь к шумилкам о железе, состоящая из раскрытых паспортов и приготовленных билетов, быстро проползла через положенный ритуал взглядов и рентгена, превращая ожидающих в отлетающих.
— Счастливо долететь, — попрощался Примат, — надеюсь, больше не увидимся.
— Спасибо, — не обиделась уже превратившаяся в отлетающую гевронка, — глупостей больше не будет. А вдруг вы ошиблись, там, на аэродроме?
— Доживем — увидим, переживем — забудем. Прощайте!
Наконец-то он избавился от нее! Хотя надо, надо признать, что Гибне оказалось в общем-то теткой неплохой. Но смерть Мичурина, да и этого мальчишки чихака, несогласие с этим всем, плюс собственные страхи — все это настроило по необходимости отважных пехтмуров против нее. Так что Примат побыстрее выскочил на свежий воздух — надоел ему аэропорт и в нем гевронка, да и военный полноприводный грузовик как-то не очень вяжется с легковушным окружением. Он, не задерживаясь, направился к нему.
— Проверяли, — сообщил на время перебравшийся в кабину мичудрил.
— Ну и?
Мичудрил кивнул на табличку '200' под стеклом, и Примат не стал возражать — так положено и избавит от лишних вопросов со стороны тащащих службу на приаэродромовских просторах ментов и предупредит излишние взмахи их полосатых жезлов. Мичудрил запрыгнул обратно в кузов, к пехтмурам и цинку, ну а Примат в кабину, и насупленный трехосный вездеход выехал на трассу. Военный аэродром недалеко, нужно лишь лихо промчаться каких-то пару-тройку километров под высоченными тополями, посаженными вдоль дороги вероятно из соображений секретности и маскировки. Тени от них немного.
На КПП запаянный в бронежилет караульный в форме из серых разводов, сложив на автомате руки —
