Детский сад

какой-то девушки. Сегодня он играл не персонажа по имени Бирон. Он играл себя, неразделимо слившись со своим сценическим монологом.

«Я, который всегда был бичом любви», – словно плевками слетали с его уст горькие, презрительные слова.

Невольно вслушавшись, Милена поняла, что его одолевает тихое бешенство.

Слепой, плаксивый, своенравный мальчик,
Дитя и старец, карлик и гигант… 

Милена слушала; слушали все, притихнув. А юноша актер стоял, прочно расставив ноги, и декламировал – порывисто, яростно, так что невольно сжимались кулаки:

И худшую из них я полюбил:
Белесую, бровастую бабенку,
С шарами смоляными вместо глаз…

Столько необузданной, напористой энергии было в этом голосе, что Милена не помнила, как соскочила с подоконника. Кто это говорит? Юноша, Бирон, Шекспир?

А я по ней томлюсь! Молю ее!
Из-за нее не сплю!..

– Стоп! – скомандовал режиссер. Режиссеру уже исполнилось тридцать пять лет, и глаза его мелкими прорезями окружали морщинки. Он сидел неподвижно и так же неподвижно смотрел на актера. – Джонс, ну ты же знаешь, как это должно звучать! – И, посидев так с полминуты, обреченно добавил:

– А впрочем, ладно. Сдаюсь. Произноси как хочешь, если тебе так лучше. – И с усталым вздохом поднялся.

«Именно! – подумала Милена. – Именно, что лучше. От этого лучше мне. Эти фразы должны цеплять, они должны хлестать, чтобы всех нас от них пронимало. Нужно именно жить ролью!»

– Вы все, – утомленным голосом обратился режиссер к актерской труппе, – играйте на свое усмотрение, если считаете, что так лучше.

И, повернувшись, ссутулясь, зашагал по проходу к двери.

– Похоже, можно по домам, – с глуповатой радостью прогульщика пропел балагур, игравший Короля. Бирон по-прежнему гневно сверкал глазами.

– Вот так, как ты сыграл, было лучше, – сказала ему Милена. Он лишь кивнул.

За окном стоял серый, подернутый туманом день, типично английская погода. Что ж, можно оставаться с Ролфой и просто друзьями. Ведь она на это пойдет? Пойдет, наверное. Такое со всеми бывает. Когда дружба между ними достаточно окрепнет, можно будет и открыться; рассказать начистоту, через что она прошла, – чтобы в итоге остались только дружба и музыка. Пока ее, Милену, когда-нибудь не вылечат. Ведь вспомнят, неизбежно вспомнят, что она не проходила Считывание, и снова введут ей вирусы. Хотя кто знает, может, она все же не повторит судьбу отца. И исход не будет фатальным. Так что паниковать рановато.

А до этой поры они с Ролфой будут просто друзьями. И ничего менять не надо, даже этот рутинный, сложившийся распорядок жизни.

КАК-ТО ВЕЧЕРОМ, к назначенной встрече за ужином, Ролфа пришла сильно под мухой. Она опять начала пить. В этот раз она не пригибалась и не съеживалась, а, смердя по залу перегаром, подошла к Милене и ткнула ей в плечо своим пальцем размером с колбасину.

– Валим, – выговорила она. – Туда, наружу. – Глаза под мохнатыми бровями смотрелись зловеще. – Давай. – И двинулась, пятясь спиной к двери.

– Ролфа? Ролфа! – будто со стороны донесся до Милены ее собственный голос: упавший, беспомощный, противно дрогнувший. – Что-нибудь случилось?

Вместо ответа Ролфа протяжно рыгнула.

– Да не! Не, не, не. – И она сердито замахала лапой, будто от кого-то отмахиваясь. Сила в движении была недюжинной; находиться рядом с ней становилось небезопасным. – Давай, это, – ик! – пойдем поразвлекаемся! – и, разразившись смехом, напоминающим рык, Ролфа выкатила на уже стемневшую улицу.

«Что-то мне это не нравится», – с опасением подумала Милена, направляясь следом.

ПУТЬ-ДОРОГА ВЫВЕЛА их к еще одному небезызвестному пабу на противоположном берегу. «Кабачок комедиантов», – возвещала авангардистского вида надпись на входе. Ролфу здесь, судя по всему, не знали. Ввалившись, она мельничным жерновом прокатилась к барной стойке, раздвигая на своем пути местную братию, как фрегат, идущий под парусом. Развязный хохот при виде ее утих; здешние забулдыги по сравнению с ней казались тщедушными кузнечиками. Беспорядок вокруг царил просто редкостный. Треснутая, в грязных потеках штукатурка на стенах вздувалась пузырями. Смердели мутноватые лампы-керосинки. Среди всего этого оплотом надежности возвышалась мохнатая спина Ролфы.

К Милене прилип какой-то пьянчужка в тесноватых штанах и пропахшей пивом и потом безрукавке.

– Гав-гав! – дурашливо пролаял он. На лбу блестели бисеринки пота.

«Болен, – решила Милена. – Только чем?»

– Ты собак любишь? – спросил он.

– Таких, как вы? Нет, не люблю, – сдержанно ответила Милена. Забулдыгу окружала стайка приятелей, все какие-то потные. Некоторые из них мелко дрожали, как от озноба.

Разобраться, чем именно они страдают, у нее не оказалось времени.

Где-то рядом возникла суматоха, несколько человек кеглями отлетели в стороны, и Милена, повернувшись, увидела, как в ее сторону, воинственно поводя плечами, пробирается Ролфа. «Всё, сейчас одному из них точно перепадет».

Но это оказалось не совсем так: Ролфа подняла стол. Не очень большой, скорее декоративный, из бамбука. Попадали пивные кружки, отчего на полу бурно зашипела пена; сборище забулдыг предостерегающе загудело, но тут стол угодил по лампе и вывел ее из строя.

Милену что-то вскользь задело по лицу – кажется, понятно теперь, откуда у Ролфы на зубах все эти выщербины, – и она, закрывшись руками, закричала:

– Ролфа! Прекрати немедленно!

Та приостановилась, задорно поблескивая глазами.

– Ролфа! Тихо, тихо, никто к нам не лезет!

Ролфа, сморгнув, как-то разом сконфузилась и поникла с виноватым видом.

– Опусти сейчас же стол, – велела Милена.

«А то, не дай бог, кого-нибудь пришибешь».

– Да-да, вот так, опусти. Ладно? Ничего же не произошло.

Стол аккуратно встал на место. Ролфа нежно его погладила, словно извиняясь перед мебелью.

Милена, протолкнувшись через скопище потных спин, схватила Ролфу за руку и потянула.

– Пойдем, пойдем. Ролфочка. Ну пойдем же.

И Ролфа покорно, не упираясь, позволила себя вывести на свежий ночной воздух. Следом увязался было и бармен.

– Э! А за лампу кто рассчитываться будет?

– Умоляю, не лезь! – истово взмолилась Милена. Что-то в ее голосе его убедило.

Ролфа сбросила ее руку со своего локтя и двинулась к реке. Милена окликнула – ноль эмоций. Тогда она припустила следом, пытаясь догнать. Ролфа шла не останавливаясь, стремительным шагом. Стояла темень – освещения в этом квартале не было, – и очень скоро до Милены дошло, что она осталась одна. В какой стороне находится общежитие, можно было догадаться лишь приблизительно, по течению реки.

«Ну что ж, – подумала она покинуто, – вот и все». Все когда-нибудь кончается; вот и это не исключение.

Назавтра, в час дня, к условленному месту у ступеней Ролфа не пришла.

В шесть они с Джекобом отправились на Кладбище, которое встретило их угрюмой тишиной. Затаившись как мыши, они все ждали, когда начнется пение. Темень сгущалась. Наконец они потихоньку пробрались поближе к столу и осторожно выглянули из-за костюмов.

Бумажные листы были скомканы или изорваны. Разодранные по переплету партитуры с вырванными страницами валялись на полу. В углу сиротливо лежал электронный прибор с выломанной передней панелью. Не уцелели ни вафли, ни каучуковый поднос, у которого был обломан угол, а поперек поверхности