Детский сад

– Ролфа, ты слышишь? Мы с тобой разговариваем! – И отец грохнул лапищей по столу. Ролфа подскочила вместе с фужерами и серебряной утварью. – Ты хоть раз взгляни на себя, девочка моя. Кто тебя туда пустит, на сцену, ты же вся в меху!

Ролфа нерешительным движением взяла нож с вилкой и снова молча принялась за еду.

– Да у вашей дочери вокал лучше, чем у всех певиц в Национальном театре! – с жаром заговорила Милена. – И композитором она могла бы стать превосходным. – Она взглянула на Ролфу в надежде увидеть какую-нибудь ее реакцию: хоть бы удивилась, что ли. Но та словно надела маску. – Ей бы хоть какую-то помощь, или дополнительную практику, или поддержку… – И тут Милена осеклась. Это может сделать лишь она сама. Без всякой посторонней помощи или вмешательства.

– Это действительно так? – спросила Зои, подавшись вперед.

Глаза у Милены от внезапно навернувшихся слез разбухли шариками; не в силах ничего произнести, она лишь кивнула в ответ.

– Ты не можешь сказать, почему моя дочка такая толстуха-разгильдяйка? – спросил глава семейства.

– Потому, что вся в отца! – дерзко, как плевком, ответила Милена.

Он это понял и оценил. И рассмеялся, обнажив по-хищному острые зубы.

– Черт побери, а ведь это так! – одобрительно рявкнул он и рыгнул.

– Чем она там занимается весь день? – обеспокоенно осведомилась Зои.

– Извините, я не готова рассуждать о Ролфе с таким видом, будто ее здесь нет.

На вопрос Зои ответил отец:

– Да чем занимается: шляется, и все дела. Все думает, будто что-нибудь р-раз! – и произойдет. Ангел какой-нибудь спустится и все уладит. – Он перевел взгляд обратно на Милену. – Она уже порастратила достаточно времени. Да и денег. В конце лета отправится в Антарктику.

– Антарктику? Вы хотите сказать, на Южный полюс? – Милена даже онемела от таких слов. – Но… но… зачем?

– А затем, – с ехидной елейностью сказал отец, – что там мы зарабатываем свои деньги.

Милена поймала себя на том, что невольно не то улыбается, не то скалится – от тихой ярости и от абсурдности происходящего.

– Но что делать в Антарктике Ролфе?

– Повкалывать для разнообразия, – отвечал отец. – У нас не так, как у вас, людей. У нас во всем равенство. Женщина у нас вкалывает наравне с мужчиной, а если нет, то мы ее под зад коленом, пока не исправится! Так что до Нового года быть ей в Антарктике, – отец благодушно хмыкнул, – а не то не сносить ей башки.

– Пожалуй, ничего более дикого мне еще слышать не приходилось, – произнесла Милена.

– Ты зяблик, – пожал в ответ плечами отец. – Мозг у тебя инфицирован. В нем полно микробов. Нам мозг не инфицирует никто. Никто не указывает нам, что делать. Так-то. И вы называете нас – как это? – «ассоциированными с разумом особями». Лично же я считаю, что мы – последние из оставшихся подлинных людей. Ну да ладно: коли уж нас не считают за разумных, то нам хотя бы не приходится соблюдать ваши безумные законы. Нам не нужно закачивать себе в мозги всю эту заразу, и доживаем мы до приличного возраста; и делаем то, что, черт возьми, считаем нужным, причем, черт возьми, тогда, когда считаем нужным. И знаешь что, Суслик? Ведь вы, люди, считаете это ох каким полезным. Очень даже полезным: что есть еще люди, не подпавшие под этот ваш экспериментик по промывке мозгов.

Милена ощутила льдистое дыхание правды.

Отец отстегнул от себя лоскуток бумаги-распечатки и изучающе поглядел на цифры.

– Да, – сказал он, видимо слегка теряя нить разговора. – Мы говорим о чисто юридических дефинициях. Вон моя дочь заявляет: «Я хочу творить краси-ивую му-узыку» (в голосе явно сквозил сарказм). – Она ошивается среди Сусликов и сама желает стать Сусликом. И вот наконец она уже полностью подпадает под определение Суслика. Но это неизбежно скажется на нашем системном укладе. Так неужели ты считаешь, что мы ей это позволим?

– Нет, – выговорила Милена чуть слышно.

– Правильно, черт возьми, – подытожил отец и, закончив читать распечатку, скомкал ее и бросил себе на тарелку.

Ролфа по-прежнему жевала – медленно, тщательно, не отрывая взгляда от тарелки. «Ролфа, Ролфа! – мысленно взывала Милена. – Ну неужели тебе нечего сказать? Ролфа, ведь я не могу их остановить. Если ты допустишь, чтобы они так с тобой обошлись, я не смогу им воспрепятствовать!»

– Для нас Антарктика – своего рода школа жизни, – сказала Анджела. – Каждый из нас через это проходит. Может, встретит там кого-нибудь достойного. – В голосе чувствовался наигранный оптимизм. Отец снова занялся своим арифмометром, из которого с жужжанием поползла бумага.

«Ролфа, ты просто тюфячка! – Милена почувствовала себя преданной. И никак не удавалось проглотить кусок тюленины. «И что это я все жую? – словно очнулась Милена. – Зачем мне вся эта еда?» – Непрожеванный кусок она сплюнула на тарелку. «Вот вам мое отношение, понятно?»

– Могу подать омлет, – предложила Зои.

«И разговаривать мне с вами не о чем». Милена упрямо мотнула головой. Она стала демонстративно пить. Вино было кисловатым и терпким на вкус – в самый раз, под настроение! «Чтоб вам всем в аду замерзнуть. Чего я здесь рассиживаюсь?»

Милена, некрасиво булькнув горлом, допила вино и встала. Ролфа наконец пришла в движение, повернувшись в ее сторону.

«Сиди уж! Раньше надо было шевелиться», – подумала Милена. Она обвела взглядом сидящих за столом.

– Всем приятного аппетита, – сказала она и направилась к выходу. По ступенькам она уже сбегала. Подлетев к двери, рывком сбросила с себя шаль. Ворсинки ковра поблескивали кристалликами льда. К черту эту зиму. Толкнув перед собой парадную дверь, она оставила ее открытой. Теплым одеялом Милену окутал летний воздух. Заношенные перчатки с отрезанными пальцами она снять забыла.

Она зашагала прочь – с яростью, прогнавшей все мысли. Беспросветность трагедии нависала вокруг – такая необъятная, что, казалось, именно она исходит и от чугунной ограды, и от классических кенсингтонских фасадов, и от пальцами торчащих в небо труб; исходит от прохожих, осмотрительно уступающих ей дорогу на ставшем вдруг узким тротуаре. Милена, не останавливаясь, нарезала круги по незнакомым улицам.

Пока наконец снова не оказалась перед домом Ролфы, представшим в ночном сумраке эдакой синеватой глыбой. Что-то в Милене прорвалось наружу.

– Ролфа! – выкрикнула она пронзительно. – Ролфа, Ролфа! – Схватив подвернувшийся под руку булыжник, она кинула его в сторону дома.

– Я здесь, – неожиданно послышалось в ответ. – Ч-ш-ш!

В проеме открытого окна на верхнем этаже стал смутно виден силуэт. Ролфа одиноко сидела одна в темноте.

Обхватив себя руками за плечи, Милена стала дожидаться. От нетерпения, а также затем, чтобы разогнать кровь в занемевших от холода ступнях, она начала пристукивать ногами. Вот негромко щелкнул замок, и Ролфа появилась на пороге, что-то неся в руках: как оказалось, одеяло. На ней самой были все те же трусы и кроссовки.

Она приблизилась как-то боком, медленно, словно на поломанных катушках. И словно побаиваясь – Милену, всех. Дождавшись, когда она подойдет, Милена ее ударила.

– Ты им позволяешь! Всем позволяешь! Чтобы они все делали на свой лад, а у тебя самой прав никаких нет. И собираешься кайлить глыбы – боже, какой глупый, какой позорный конец!

Ролфа лишь покинуто смотрела на нее; слышалось, как в верхушках деревьев шелестит ветер.

– Ну чего ты стоишь? – В ответ снова тишина, прерываемая лишь аплодисментами листвы. – Делай же что-нибудь! – Милена вскинула руки над головой, когтями растопырив пальцы.

Ролфа сжала ее в объятиях. Милена вдруг ощутила себя в кольце длинных, пушистых, теплых лап,