блох.
– Да они меня чуть до смерти не заели! – сердито воскликнула Ролфа.
Тут Милена заметила: на постели и вправду что-то шевелилось. Присмотрелась: по подушке сновали
– Ой! – дошло до нее. – Ой, это моя иммунная система.
– Какая еще «система»? Дрессировки блох, что ли? – Ролфа, когда сердилась, становилась привередой с замашками аристократки.
– Нет, – пролепетала Милена в тихом отчаянии. Все это лишь безжалостно обнажало то, что у нее в жизни никогда не было физической близости. – У нас они называются
– Замечательно, – язвительно сказала Ролфа.
– А потом они к тебе привыкают и уже не реагируют. Это всегда так бывает, когда… когда люди становятся любовниками.
«Любовниками?» О-па! Глаза у Милены испуганно распахнулись; она не знала, как отреагирует на все это Ролфа. Но та лишь продолжала готовить.
– Но… Мы же не любовники, так ведь? – робко произнесла Милена после паузы.
– Нет, конечно, – непринужденно ответила Ролфа, оборачиваясь. – Я тут жареные хлебцы с сардинками приготовила. Ты будешь?
– Нет, спасибо, – прошептала Милена. Она сидела в кровати, подперев ладошкой щеку, и смотрела на Ролфу. Нет, ни ее мечтам, ни ее сну – ничему, видимо, не сбыться. Жизнь с Ролфой – это нечто менее романтическое и более конкретное.
– Ну что, вперед, блохи и все остальные, – и Ролфа, усевшись со скрещенными ногами на кровати, принялась уплетать еду. Теперь, наверно, простыня будет полна крошек и пропахнет рыбой… Да ну и пусть.
НАУТРО МИЛЕНА ОТПРАВИЛАСЬ на репетицию. Ролфу она оставила за чтением одной из порванных книжек. Всю дорогу, по лестнице, а затем по залитым утренним солнцем тротуарам, мысль о том, что Ролфа по возвращении будет ждать ее в комнате, наполняла Милену отрадным теплом; как те коробочки с теплыми угольками, которые люди носят для обогрева зимой. С таким настроением даже «Бесплодные усилия любви» играть и то было нипочем.
В пустом репетиционном зале царило какое-то праздничное оживление.
– Милена, ты не представляешь,
– Да? Что именно?
– Ох! – Фрейлина даже не знала, с чего начать. – Представляешь, мы больше не занимаемся старой постановкой. Мы теперь работаем над
Вошел режиссер. Вид у него был какой-то взвинченный, глаза лихорадочно поблескивали; нездоров, что ли?
– Так! – бодро крикнул он. – Всем внимание: приступаем к
«Так, так, – спешно соображала Милена. – Что в него такое вселилось?» Своего Тупицу она отыгрывала вроде как обычно; но почему-то теперь реплики у нее то и дело сопровождались одобрительным кряканьем остальной труппы.
– Ты улавливаешь, в чем суть? – спросил режиссер.
– Тупица у тебя не тупой, а, наоборот, сообразительный! – подсказал с места Бирон.
«Что с ними? – удивленно подумала Милена. – Им
И вдруг голова у нее словно пошла кругом.
«Мне знакомо это чувство, – мелькнула мысль. – Кажется, оно мне известно из детства. Будто открывается что-то новое, но ты еще не осознаешь, что именно, и тебя пронизывает смятение».
Чувство это было непередаваемо странным. Словно Милена стояла в конце некоего длинного темного коридора. А на другом его конце, далеко-далеко, кто-то разговаривал, но отзвуки слов доносились из такой дали и так размывались эхом, что речь никак не удавалось сложить во что-либо связное. Причем человек, вещавший из этой дали, был самой Миленой.
Это был лишь проблеск какой-то глубинной, потаенной памяти. «Я пытаюсь что-то вспомнить», – подумала она.
– Так! – режиссер властно захлопал в ладоши. – Переходим к Армадо и Мотыльку! – Труппа с готовностью метнулась по местам. Милена будто очнулась от сна.
«А ведь я ничего из этого не помню.
Что-то разрушило мое детство…»
Ход пьесы между тем возобновился.
Без всяких костюмов, в обычной уличной одежде, на сцену вышли Армадо и его юный паж Мотылек.
С первых же слов персонажей Милена поняла: перед глазами у нее совершенно иная постановка.
В традиционной версии, уже давно набившей актерам оскомину, Армадо представал эдаким лукавым и вульгарным хвастуном в шляпе с цветастыми перьями. Под стать ему был и мальчишка Мотылек: такой же лукавый пройдоха, стремящийся во всем походить на своего хозяина.
Этим молодым актерам недоставало тонкости, прочувствованности образа.
У
– Вам только нужно насвистывать джигу языком и выделывать ногами канарийские коленца… – подзадоривал он, легонько приплясывая на каждом слоге.
Когда он закончил, актерский состав разразился аплодисментами.
– Да это не я, это слова, – словно оправдываясь, говорил паренек-актер. – Они такие
Сами того не сознавая, заработались далеко за полдень. Время для всех совершенно перестало быть обузой. Скорее наоборот – некоей волшебной субстанцией, средоточием поэзии и сценического действа. «Ожило, – сознавала Милена. – Спектакль
От Принцессы уже не веяло жеманной надменностью; в образе угадывалась обычная человеческая осмотрительность и некоторая растерянность. Король уже не был непроходимым глупцом – скорее по- простому добрым и спокойным человеком. Впервые за все время начинало вериться, что персонажи действительно полюбят друг друга. Сами актеры, наблюдая игру своих коллег, ерзали от неуемного восторга. «Черт побери, вот это пьеса! – восхищалась про себя Милена. – Прыткая, верткая, все равно что рыба в воде. Вот так, по-видимому, и надо ее играть».
Управились лишь под вечер, и из репетиционной, распахнув двери, высыпали дружной гурьбой. Все вместе, сплоченные, восторженные, обняв своего режиссера кто за плечи, кто за шею, кто за талию.
– Кому нужны все эти Бестии? – радостно недоумевал Бирон. – Да мы сами себе Бестии!
Вот так, всей ватагой, и дошли до Раковины, взволнованно, наперебой выражая друг другу свое восхищение.
– Вы понимаете, что это означает? – как и все, не унималась Милена. – Это ж значит, что мы все пьесы играем не так! А надо
– Все? Ой! – в притворном ужасе прикрыл себе рот Король.
– Ну, так что ставим следующее? – требовала Милена.
– Да все, что захотим! – отвечал за всех Бирон.
Когда, разбредаясь по комнатам, они щедро чмокали друг дружку в щеку и когда Милена уже молча поднималась по лестнице с несколькими актерами, живущими в той же секции общежития, она поняла, что у
