Детский сад

был повсюду, вездесущий и всевидящий. Только полицейских не было.

– Восточная Европа, Милена, – не унимался Нюхач. – Помнишь поездку на поезде? Ты ехала в Сен-Мало – остров, окруженный стенами. Помнишь пароход, Милена? Качающийся на волнах, туда-сюда, туда-сюда? Помнишь звук гудка и морячек в тельняшках?

Милена не помнила из этого решительно ничего. Не было даже намека на какой-нибудь отзвук или туманный образ.

Нервно скосив взгляд, она увидела, как он шагает рядом с ними и улыбается. Глаза у Милены испуганными птицами метнулись в сторону; она шла, ссутулясь и уставясь себе под ноги.

«Это уж про меня, с вашего соизволения. Я и есть Энтони Тупица».

А Нюхач все наседал:

– Я прямо чувствую тебя, Милена. Помнишь Детский сад? Мистера Доддса, который учил тебя английскому? Помнишь ли тот первый день, когда ты там оказалась, – двадцать третье июня? Шел дождь, а ты была совсем одна. Тебе шел всего пятый годик, и тебе тогда ввели вирус, чтобы ты заговорила, а ты заболела. Вспоминаешь все это?

Для Милены Детский сад навсегда ушел в небытие. С ним что-то произошло. Помнилось лишь, что в десять лет ее свалила внезапная болезнь. Помнился бременем обрушившийся вес нового знания… Скрытно зашевелились старые вирусы.

Принцесса сердитым голосом вмешалась:

– Уходите, оставьте нас в покое!

Нюхач сделал шаг и оказался напротив нее; Принцесса была вынуждена остановиться.

– Ну же, Милена, – сказал Нюхач с улыбкой надежды, пытаясь заглянуть ей в глаза.

У Милены закружилась голова; даже идти стало трудно, будто тротуар под ногами начал крениться. Она встала возле Принцессы, прислонясь к ней, как к опоре. Вместо страха душу заполонила странная, всепоглощающая истома. Неимоверная, бередящая тоска, лишь усиленная вирусами, осязаемо заклубилась вокруг, как пар из решетки канализации.

В памяти всплыли слова, слова на немецком, тускло напечатанные готическим шрифтом: «DAS KAPITAL».

Милена вспомнила: да, она действительно их читала. Точнее, вроде бы и не она, а некая другая женщина – сидя с дымящей сигаретой в убогой, промозглой и прокуренной комнатенке. Сигареты она сворачивала сама – табачные волокна закатываются в тоненькую бумажку, которая затем заклеивается языком. Ноги у нее были отечные, неподвижные, как чужие. И сидела она у окна в инвалидной коляске, на первом этаже многоэтажки. Рядом за окном играли в мяч шустрые, нестерпимо шумные дети.

Милена опять тронулась с места, но в уме она уже сидела в инвалидной коляске.

– Ты не Милена, – мягко сказал Нюхач, переводя взгляд на Принцессу.

Надпись наверху следующей страницы: «Глава Первая. Товар».

Вмиг взвихрился целый сонм тщательно взлелеянных, готовых к использованию ассоциаций, адаптированных мыслей и справочных ссылок. Мысль исходила от той, что читает: «Эти неучи у меня еще попляшут».

1. ДВА ФАКТОРА ТОВАРА: ПОТРЕБИТЕЛЬСКАЯ СТОИМОСТЬ И СТОИМОСТЬ (СУЩНОСТЬ СТОИМОСТИ И ВЕЛИЧИНА СТОИМОСТИ).

Та, что читала, всосала дым через прокуренные зубы в прокопченную трахею. Некурящая Милена закашлялась.

– Милена? – не отрывая взгляда, пытливо спросил Нюхач.

Тусклые строки жгутами пронизывали мозг, и вместе с ними оседали в нем ноющие суставы, и распирающая грудь никотиновая отрава, и железная решимость, и ледяная гордыня. В чтении, и только в нем, зиждился способ уживаться с миром, восприятие собственного «я».

«Я, – думала та, что читает, – именно я избрана на то, чтобы вникать в этот сокровенный смысл. Я понимаю содержание лучше, чем они, все остальные. Я довожу его до них. К черту всех этих профанов, довольно! Они у меня еще попляшут». Где-то в мозгу свербил, нетерпеливо приплясывал вирус, чутко выжидая сигнала воплотиться в Маркса. Та, что читала, выстрелила ноздрями две победные струи дыма. Она снова жила, хотя и не знала об этом.

– Мне неизвестен кто-либо по имени Милена, – произнесла Милена совершенно искренне. – Меня зовут Хэзер. Что вам угодно?

– Вам нравится Маркс, – напомнил Нюхач, как бы намекая на то, что способен проникать в ее мысли.

– Не имею чести быть с ним знакома, – фыркнула Хэзер в ответ. – И не могу сказать, что его книги мне так уж нравятся. Они поглотили мою жизнь. Но я их действительно понимаю.

«Буржуазная плесень, – при этом параллельно подумала она. – Была б моя воля, в порошок бы тебя стерла».

«Природа этих потребностей, возникают ли таковые, к примеру, от желудка или от воображения, по сути едина».

«Потребительская стоимость – внутренне присущее свойство. Как ценность музыки».

– Вам известен кто-нибудь по имени Милена? – осведомилась Хэзер у актеров. Голос у нее был резким, а якобы обезоруживающая улыбка выглядела натянутой и отталкивающей. Внутренним взором Милена различала это лицо – длинное, дрябловатое, с большими передними зубами. Тяжелая оправа очков и оплывающая складками шея свидетельствовали о начинающейся болезни.

– Милену они знают, но головы у них сейчас заняты другим, – подсказал Нюхач и фыркнул от сдавленного смеха. – Сейчас они все оттачивают свои реплики. В голове у них сейчас вертится одна и та же пьеса. В отличие от вас.

Хэзер была не из жалостливых. Она выросла калекой в Белфасте, и жалость была ее врагом: она лишает людей решительности. В жизни она хотела, чтобы ее почитали, а если не будут почитать, то пусть хотя бы боятся. И научилась, как этого добиваться.

Хэзер вперила взгляд прямо в глаза Нюхачу и обрушила на него всю мощь своего презрения.

«Блюдолиз, выкормыш продажный; тебе дан талант – и что ты с ним творишь?» Затем, методично и тщательно, она мысленно представила перед ним кое-что из того, что она может с ним сделать, если он сейчас же не уйдет. Она просто врежет ему по горлу. Да так, что он собственным кадыком поперхнется. И подавится.

– Ух ты, – Нюхач уважительно хмыкнул, – какие мы страшные. А я вас, пожалуй, даже люблю.

Лестью Хэзер было не пронять, но она увидела: сработало. И потому тоже хмыкнула, вполне дружелюбно.

– Пшел на хер, – сказала она, используя заповедное словцо, и махнула рукой, словно стряхивая соринку.

«Открытие этих способов и многократное использование вещей есть достижение истории».

С нарочитым спокойствием Хэзер подумала: «Славно: он не знает, что Милена уехала в Борнмут».

– Борнмут? – переспросил с ухмылкой Нюхач.

– Откуда ты знаешь про Борнмут? – изображая крайнее удивление, подняла брови Хэзер.

«Полезность вещи создает ее потребительскую стоимость. Однако эта стоимость не возникает из воздуха».

– Я? Да нет, – ответил Нюхач. – В смысле ничего не знаю. – Теперь уже он сделал вид, что смахивает соринку. – Борнмут. Может, я отправлюсь в Борнмут, а может, нет. Но обратно я вернусь непременно. – И тут, будто его деревянные башмаки пристыли вдруг к земле, он замер.

Актеры пошли быстро, чуть ли не срываясь на бег. Хэзер вернулась к чтению, ушла в него с головой; оно поглотило ее.

«Я надеюсь лишь на то, – думала теперь уже Милена в своем защитном коконе из мыслей, – что смогу ее как-то остановить».

Оглянувшись, она увидела Нюхача: тот все еще стоял, подставив грудь ветру, словно потоку встречных мыслей. Он смотрел ей вслед и улыбался так, как будто только что сделал какое-то замечательное