В ТО УТРО МИЛЕНА ПЕРЕХВАТИЛА Джекоба на лестнице.
– Смотри, что у меня есть! – радостно сообщила она и показала ему свое сокровище. – Джекоб, мы же теперь можем всю ту музыку записать! Можно прямо утром или днем?
– У вас сегодня днем спектакль, – вежливо напомнил тот.
– Пропущу. Ничего, не впервой.
Джекоб замолчал, прикрыл глаза.
– Во мне скапливается усталость, Милена, – тихо сказал он.
Это было и так заметно по его набрякшим, отяжелевшим векам – можно было не заставлять его говорить об этом. Но без него бумага становится бесполезной.
– Это всё Вампиры достали. – Милена с горделивым видом пробежала пальцем по кромке пачки. – Накопили денег и в складчину купили. Все вместе. – Манипулировать Джекобом ей не хотелось, но было очень трудно скрыть свое разочарование.
– В дневное время мне нужно спать, – признался он. – Если я этого не делаю, я начинаю пропускать детали сообщений. – Они переглянулись. Джекоб с усталым вздохом качнулся на ногах. – Но вскоре меня вычистят. И я тогда все забуду. И музыку в том числе. Музыку забуду. – Он чуть заметно повел головой из стороны в сторону. – Хорошо, Милена. Ладно. Встретимся. Сегодня во второй половине.
«Ну как, как отплатить всем этим людям?»
– Спасибо тебе, Джекоб, – пробормотала она.
Жизнь вокруг бурлила в собственном соку.
Милена с Джекобом встречались во второй половине ежедневно, в репетиционных комнатах Зверинца. По непонятной причине ей не хотелось признаваться Ролфе, чем они там занимаются.
А вдруг она рассердится, что они с Джекобом шпионят за ней во время пения. Или скажет, что ей не хочется, чтобы музыка была положена на ноты. Поэтому все держалось в секрете.
Каждый день они вдвоем, согнувшись, сидели и шушукались за старым деревянным столом, который притаскивали из реквизиторской. Джекоб, уронив голову в руки, тихим усталым голосом диктовал ноты. Когда переводить звуки в ноты ему становилось чересчур утомительно, он начинал пропевать мелодию своим густым, но ограниченным по диапазону голосом. Постепенно голос у него начинал скрежетать, как у павлина, а у Милены от писанины немела рука. Наконец Джекоб умолкал и умоляюще смотрел на нее, а та в ответ так же молча кивала. И деревянный стол уносился до следующего дня.
Всякий раз, когда Милена и Джекоб рука об руку проходили мимо, люди за спиной участливо бормотали друг другу не то объяснения, не то оправдания. Как круги на воде от брошенного камня, молва расходилась все шире и шире. Но слово не камень, и рано или поздно неминуемо угодит в нужные уши. В том числе и к Нюхачу, который неизбежно их отыщет.
– Ты Милена? – окликнула ее как-то незнакомая девчушка; белые волосы с зеленым отливом, вампирская косметика. Милена умственным усилием запустила вирус вглубь, на дознание.
– Ну ладно, не хочешь – не говори, – сказала девчушка. – Просто мы здесь все присматриваем на случай, чтоб не заявился Нюхач. Если он сунется, а вы здесь, – она кивком указала на репетиционную, – то мы отвлечем его разговором, а к вам кого-нибудь пошлем, чтобы предупредить. Идет?
Милена в ответ не успела даже кивнуть. Девчушка быстро унеслась в своих сапожках гномика. «Ты бы лучше стол помогла донести, помощница», – подумала она, провожая ее взглядом.
Все это время у них шла нескончаемая баталия с Хэзер. Днем, ночью, – вирус безостановочно донимал ее
«Ну что, что я такого накликала у себя в уме?» – не могла взять в толк Милена. Ведь вирусы – не более чем пассивный резервуар информации, вроде дремлющей памяти. Они никоим образом не должны тащить вас, как щепку тащит по ручью. Помилуйте, ведь в «Капитале» три с лишним тысячи страниц; она что, думает проработать их
Хэзер, ирландка Хэзер! Будь в тебе хоть чуточку мягкости, какая-нибудь потаенная мука или боль, я бы нашла силы пожалеть тебя, понять, посочувствовать; но ведь в тебе что-то поистине нечеловеческое! Ты сама хотела, стремилась быть болезнью. Ты сама уподобилась вирусу, вы стали с ним похожи. Вам обоим нужны умы – для того, чтобы утверждаться в них и помыкать, нужна ДНК – для переплавки. Как те Кадавры в обличии живых людей, вы бессмертны – в том смысле, что ни живы, ни мертвы. И вот теперь вы завладели мной.
Постепенно Милена начала думать, что у нее, видимо, что-то вроде болезни – в давнем, исконном смысле. Нечто такое, что не излечивается, а досаждает и постоянно дает о себе знать. Хэзер была сродни артриту: неотступная ноющая боль, которую надлежит умащивать. Милене стали докучать приступы изнурительной скуки. Она умащивала ее тем, что спрашивала себя: сильнее ли эта скука той, которую она раньше сама обычно на себя нагоняла? Лучше это или хуже, чем, скажем, безостановочно напевать по кругу одну и ту же осточертевшую мелодию? Или сидеть одной в кафе «Зоосад» и есть себя поедом, анализируя подряд все свои недостатки? Если сейчас ей житья нет от убежденной философини-марксистки, то кто был
Она начала тосковать по тишине. По мере того как Хэзер непреклонно продолжала свои
Всякий раз, когда она возвращалась вечером из репетиционных классов, Ролфа встречала ее со все более отстраненным, меланхоличным видом. Если она и улыбалась, то как-то туманно, задумчиво; казалось, что мыслями она где-то далеко. Так улыбается человек без надежды, готовый смириться с безысходностью. И эта улыбка, и свет угасающего за окном дня, и длинные косые тени на стенах – все это словно давало понять: времени на то, что задумано, остается все меньше.
А в подсвечнике вместо свечи сиротливо торчала зубная щетка, и что-нибудь из одежды, допустим носок, случайно обнаруживалось в кастрюле. А пол под ногами был хрустким и липким одновременно – из-за того, что кто-то закусывал сухарями и медом. Милена и сознавала, и огорчалась, и смирялась с появившимся неизвестно откуда ощущением надвигающегося краха. Будет грустно, если это все-таки произойдет.
И ВОТ ОДНАЖДЫ, придя после очередной отлучки в комнату, Милена не застала там Ролфы.
Ну вот, так оно все и начинается. Приходит день, и ее попросту не оказывается на месте. А мне про нее ничего и не известно – даже того, сама она ушла или же ее поймали. И поделать ничего нельзя. Милена кулем рухнула на кровать и бездумно ждала с открытыми глазами, слыша, как где-то внизу привычно шаркают пешеходы. А потом встала (за окошком уже смеркалось) и принялась за уборку.
Собрала в кучу бумаги, разбросанные Ролфой. Закончила стирку, которую Ролфа затеяла в ее отсутствие (на дне бачка обнаружилась тарелка со следами меда). Из мешка с чистым бельем вынула оказавшиеся там куриные кости, обглоданные без особой тщательности. Становилось темно, и вместе с тем крепла уверенность, что Ролфа ушла окончательно, что все впустую.
И тут, сидя в темноте, Милена услышала, как где-то внизу приглушенно хлопнула дверь. Кто-то, рыча что-то невнятное (в парадном всегда гулкое эхо), поднимался по лестнице. Ролфа! Милена подскочила от безудержной радости. А та между тем шла и напевала, в эдакой бесшабашной манере. «Да утихомирься ты, ради бога! Может, еще и транспарант нацепишь: “Вот она я!”» Пение сменилось насвистыванием. Милена стала прикидывать, какие упреки она ей сейчас выскажет. «Ты что, не могла сообщить Джекобу, куда именно уходишь? Где ты все это время пропадала?» Постепенно свист приблизился к двери. С той стороны
