устрашающий эффект.
Макс просматривал увесистый серый фолиант. Делал он это без спешки. С Миленой он не то что не разговаривал – он даже на нее не смотрел. И вообще вид у него был как у какого-нибудь раскормленного пай-мальчика: кругленький, жирненький, гладенький. Полированная лысина отражала оконный переплет кабинета. Белые, с прозеленью усы маскировали пурпурный рот. Такой рот действительно нуждался в маскировке: он словно кривился в язвительной усмешке, но вместе с тем был чувственно красивым, придавая лицу выражение обидчивого привереды. Сквозь тонкое полотно сорочки проступала жирная обвислая грудь. Милена стояла, сцепив перед собой руки, и от нечего делать разглядывала помещение.
Голый цементный пол, почти пустые полки – исключение составлял лишь зеленый глазурованный горшок с артистически торчащей из него сухой веточкой. На беленых стенах висели в рамках листы партитур, помещенные под стекло, что придавало им сходство с картинами. Возле локтя у Макса – как будто бы он вот-вот сейчас возьмется сочинять – находилась безупречно ровная стопка нотной бумаги и остро отточенный карандаш. Несмотря на ноябрь, в помещении стояла удушающая жара от двух угольных жаровен. От духоты у Милены голова шла кругом. Очень хотелось сесть, но сиденья для посетителей предусмотрено не было.
– Хм-м-м, – протянул Макс. Наконец он поднял глаза на Милену, пригвождая своим водянисто- стеклянистым взглядом человека с дефектом зрения. – М-да, – произнес он на редкость ровным, педантичным и вместе с тем приглушенным голосом.
– Да? – повторила Милена. – Вы хотите сказать «да»? В смысле, что не возражаете взяться за материал?
– Да, – сказал он снова.
Милена несколько растерялась. Получалось как-то слишком уж просто – вот так взять и сказать единственное слово из двух букв.
– Но как? Когда? – спросила она, пытаясь придать голосу некую теплоту признательности.
– Что ж, – произнес он все таким же отстраненным, невозмутимым голосом. – Это большая работа. Не могу сказать когда. Нужно будет в самом деле проглядеть все еще раз.
«Он что, действительно хочет сказать, что согласен?»
Где-то в глубине души она почувствовала недоверие.
– То есть вам все еще нужно время, чтобы со всем как следует разобраться?
Макс сделал какой-то совершенно бессмысленный жест – что-то вроде пожимания плечами, причем с каким-то неодобрением. Что именно вызывает у него неодобрение? Количество времени, необходимое для принятия решения? Сама важность работы, за которую он думает взяться?
– Вы хотите оставить книгу у себя? – спросила Милена. – Мне пока еще как-то жалко с ней расставаться. Не было времени переписать партитуру куда-нибудь еще. Это единственный экземпляр.
– Она мне понадобится, – сказал он.
– Если вопрос лишь в том, чтобы убедиться, что материал сам по себе стоящий, то у меня есть копия почти всех основных тем.
Он посмотрел на нее молча, не удосуживая ответом. Может, его как-то задели ее слова? Наконец Макс произнес:
– Книга будет мне нужна.
– Разумеется, – засуетилась Милена. Себе она была – вынуждена сказать: «Книга теперь не твоя. Она отныне принадлежит всем. Большому кораблю – большое плавание». – Да-да, конечно! Безусловно.
А сама между тем подумала: «Почему я все же не испытываю радости?»
– Ну вот и славно, – рассыпалась Милена с нарочитой радостью. – А то я уж было подумала, что вы не заинтересуетесь. Я очень, очень рада! – Она улыбнулась; между тем на лице у Макса не отразилось ни тени эмоций. От этого Милена как-то терялась. К тому же было совершенно непонятно, что теперь сказать перед уходом. – То есть вы мне дадите знать, да?
– Да уж, – буркнул тот в ответ и, повернувшись, взялся утрамбовывать на столе и без того безупречного вида стопку нотной бумаги.
«Неделю, – решила Милена. – Вот сколько я ему дам – не больше. Ладно, две». Она еще раз оглядела кабинет. По крайней мере, интерьер внушал доверие: деловой, располагающий к работе.
– Тогда я пошла, до свидания.
– Да, – отозвался Макс, не взглянув на нее.
Прежде чем его снова удалось найти, прошел месяц.
Она оставляла ему сообщения в музыкантском бюро.
Разыскала его Почтальона.
– A-а, вы о нем? – растерянно спросил тот. – Что ж, может, вам и повезет. Я и сам-то никогда не могу его отыскать, а если он и отправляет какие-то послания, то всегда через кого-то другого, не через меня. Как, вы сказали, вас зовут, моя прелесть? А о чем сообщение?
Это был, пожалуй, единственный забывчивый Почтальон, который встретился Милене за всю ее жизнь, и именно он состоял на службе у Макса. Впрочем, возможно, это кое-что объясняло. Тогда она решила зайти в кабинет дирижера сама; кабинет оказался пуст. Она постучалась к нему в дверь в «Трех глазах» – так называлось здание, где жили музыканты, но на стук никто не отозвался.
Наконец она решила подкараулить Макса на одном из его концертов. Милена дожидалась возле концертного зала, разглядывая настенный орнамент из полированных деревянных плашечек. Зрители уже давным-давно разошлись, когда наконец появился Макс, приоткрыв вначале дверь для очень высокой, серьезного вида дамы. Дама несла футляр со скрипкой и чинно кивала, слушая, что говорит ей на ходу Макс.
Постепенно Милена поравнялась с этой парой. Макс ее упорно игнорировал. Он вел речь о делах оркестра: как справедливее распределять заработки между музыкантами. Скрипка метала в Милену красноречивые взгляды – поджав губы, слегка выпучив глаза. Наконец она сказала:
– Макс, прошу прощения! – И обратилась к Милене: – Я уверена, вам должно быть смертельно скучно слушать наш разговор. Может, вы пообщаетесь с Максом в другой раз, позднее?
– Я бы рада позднее, только мы никак не можем друг с другом встретиться. Макс, вы успели принять решение об оркестровке «Комедии»?
– Боюсь, что нет, – нехотя откликнулся тот, пытаясь возобновить разговор со скрипкой.
– Тогда вы не будете возражать, если я заберу книгу, чтобы сделать копию?
– Прошу вас! – почти выкрикнул он. Взгляд у него при этом был какой-то загнанный, молящий, будто Милена вконец извела его своим преследованием. – Вы требуете чересчур многого. Дайте мне нормально взглянуть, и я вас уведомлю.
У Милены выпятилась челюсть.
– У вас был целый месяц, Макс. Так что упрекнуть меня в том, что я вас тороплю, никак нельзя.
– Я дам вам знать, скоро. Прошу предоставить мне некоторое время, а также возможность продолжить разговор с коллегой.
«Ладно. На сегодня достаточно».
– Я, видимо, загляну к вам через недельку-другую, – предупредила она.
Где-то в начале января она застигла его в кабинете. Холода опять стояли по-настоящему зимние. За окнами стыл промозглый сумрачный день, а в кабинете по-прежнему стояла неимоверная духота. Макс, явно застигнутый врасплох, глянул на Милену с тревожной растерянностью. Он сидел за столом, засунув руки себе под мышки, как будто старался уберечь их от занятий чем-нибудь.
«Он вообще ничего не делает», – заключила Милена.
– Добрый день, – спокойным голосом сказала она. – Вы приняли какое-то решение?
Макс сидел с застывшим лицом. Рот у него открылся как-то бесформенно, криво: видимо, он пытался выдавить улыбку, но не находил в себе сил.
«Он не может меня выносить, – поняла Милена. – Его колотит от моих визитов. Для него я – наименее желанная персона из всех людей.
Что ж, Макс, лишь скажи мне “да” или “нет”, и я при любом из вариантов оставлю тебя в покое».
– Ну так что, Макс? – повторила она. – Вы определились с решением?
– Да, – ответил тот, не вполне убедительно изображая крайнюю решимость. – Да, разумеется. Я
