считаю, что материал очень хорош. Он требует уйму, просто уйму работы. Но я ее для вас с удовольствием проделаю.
– Превосходно. Большое спасибо, Макс.
– Это займет какое-то время.
– Я в этом уверена, Макс. Но нам не нужна полная оркестровка. Думаю, первой песни будет вполне достаточно, чтобы продемонстрировать Министру основную суть нашего замысла. Итак. Я захватила с собой полную вокальную партию для первой песни. – Милена воссоздала ее по памяти, настолько уже с ней сроднилась по жизни. Она протянула ему партитуру, аккуратно выписанную на расчерченных от руки нотных линейках. – А теперь, пожалуйста, не могла бы я забрать книгу?
– Книгу? А… а книги здесь нет.
– Я понимаю, Макс. Книга большая, я бы ее сразу заметила, будь она здесь. Когда вы можете мне ее возвратить?
– Я ее пришлю с нарочным. Завтра.
– Я непременно буду ждать. Это глобальный проект, Макс, и нам придется спланировать график работы. Министр захочет посмотреть график.
Макс опять сбивал на столе безупречно ровную стопку чистой бумаги.
– Он у него будет.
– График также понадобится и мне, – заметила Милена.
Тот в ответ снова пожал плечами.
– Макс! – окликнула Милена с невеселой усмешкой, словно пытаясь докричаться до себя самой. – Я увижу копию этого графика?
Макс лишь в очередной раз кивнул.
– Я завтра же зайду за книгой, с вашего позволения. Макс? Макс, пожалуйста, ответьте мне.
– Да, – прозвучало в ответ.
Кивнув, Милена вышла.
«Вначале я верну книгу, а потом избавлюсь от тебя, Макс. Ты и этот проект – две вещи несовместные».
Придя назавтра к нему в кабинет, Милена не удивилась, никого там не застав. Угольные жаровни были заполнены остывшим пеплом. Милена обыскала комнату. Ящики черного стола пустовали, пустовали и длинные белые полки. Кабинет был таким же безликим, как эта пустая бумага.
Взяв из стопки лист, она жирно, с гневным нажимом, вывела на нем одну-единственную фразу:
И отправилась в «Три глаза».
Коридоры отдавались эхом приглушенных шагов по этажам, а также отзвуками музыки – фортепиано, скрипок. Здание как будто перешептывалось само с собой.
Милена постучала в его дверь. Темно-зеленый цвет был призван скрывать грязь, но вокруг ручки повсюду виднелись засаленные отпечатки. Где-то дальше по коридору плыл неуверенный звук: кто-то репетировал на скрипке Бартока.
Дверь приотворилась буквально на щелку, испустив волну духоты. Пахнуло носками, несвежими простынями; в комнате за дверью стояла темень. В щели проглянуло лицо Макса – точнее, один осторожный глаз.
– Можно войти, Макс? – спросила она.
– Тут немного не убрано, – замешкался он.
– Ничего, мне не привыкать. В общем-то, я могу и не заходить, только отдайте мне книгу.
– Я не одет, – донеслось в дверную щель.
«Не одет? В два часа дня? Я не собираюсь больше тебя караулить, Макс. Не собираюсь больше торчать в промозглом коридоре перед закрытой дверью». – Милена резко толкнула дверь, прежде чем Макс успел ее закрыть, и протиснулась в комнату. При этом почувствовалось, как дверь хорошенько стукнула его по плечу и ляжке.
– Да что же это! – выкрикнул он в неподдельной ярости. Но Милена уже вошла.
Удрученно глядя на непрошеную гостью, Макс стоял в одной рубашке, трусах и носках. В комнате царил полумрак, шторы были задернуты. В полутьме было видно, что тут и там ворохами громоздится одежда, а скомканное постельное белье упало с кровати и валяется на полу.
– Прошу прощения, Макс, но мы договаривались сегодня встретиться. Я уже больше месяца заваливаю вас сообщениями, пытаюсь поймать для разговора. Мне уже невмоготу за вами гоняться. Верните мне, пожалуйста, книгу!
– Она у меня в кабинете, – соврал тот.
– Нет. Ее там нет. Я искала у вас в кабинете, и не нашла. Где она, Макс?
Он уставился на нее еще более беззащитным, чем его нагота, взглядом.
– Безобразие! – крикнул он. – Я дирижер оркестра, в конце концов! А она, видите ли, шарит у меня в кабинете!
– Макс. Где книга?
– Я ее вам верну.
– Она в этой комнате?
Комната была невелика: умывальник, кровать, шкаф, бельевая тумба. Дирижер был членом Партии (к нему народное прозвище партийцев – Противные – подходило особенно удачно), потому располагал отдельным ватерклозетом – члены Партии имели привилегии. Но большой серый фолиант в этом тесном пространстве утаить все равно было бы негде. Одежда громоздилась прямо на полу, странными кучами, переплетаясь рукавами и штанинами, как будто ее пытали.
– Вы ее что, потеряли? Макс?
– Я сказал, что найду ее вам! – крикнул он. Даже гнев у него был каким-то плаксивым. Трясущимися руками Макс принялся натягивать мешковатые штаны с отвислыми коленками.
– Вы отдали ее кому-то еще, переписать музыку? – Макс не ответил: с надутым, уязвленным видом он натягивал носки. – Если вы ее кому-нибудь отдали, просто скажите, кому именно: я сама схожу и заберу. – Молчание в ответ. – Макс. Прошу вас, ответьте: вы ее кому-то отдали?
– Вот еще. С чего еще.
– Макс, скажите внятно: да или нет?
– Я не помню! – громко взвизгнул он.
– Вы…
– Нет! А теперь оставьте меня в покое, вы меня отвлекаете.
– Макс, что значит: вы не помните?
– Не знаю! Я крайне занятой человек с полной концертной программой, и у меня есть вещи поважнее, чем эта ваша вздорная книжонка.
– Макс, Макс! Это была колоссальная работа. Это не ваша собственность, она принадлежала Зверинцу, всем. Что значит: вы были заняты? Прошу вас, ответьте, Макс!
Он не говорил – не мог, ему нечего было сказать. Милена начала обшаривать комнату. Она поочередно ворошила груды одежды – штаны, рубахи, носки, – сбрасывая их в одну кучу посреди комнаты. Стянула с кровати простыни и пододеяльник, отодвинула от стены матрас и заглянула за него. Все это время Макс стоял, держа руки на бедрах.
– Давайте, давайте, поднимайте кавардак, – храбрился он. – За койкой вы ее не найдете.
– Может, ты ее засунул себе в жопу? – сказала Милена. Макс побледнел.
Милена выпрямилась и с хладнокровием, какое только позволял ей гнев, перешла к содержимому шкафов. С верхней полки она выгрузила залежи бумаги – дефицитной, нотной, линованной типографским способом. Вся она была изведена самым неблагодарным образом. Ноты на листках были нарисованы вкривь и вкось, многие нотные линейки были нервно зачеркнуты; местами каракули выдавали разгневанность того, кто их торопливо корябал. Иногда ноты переходили в беспорядочные рисунки – бессмысленные узоры, рожицы или женские гениталии.
– Что бы я только ни отдала, чтобы иметь такую бумагу, – заметила Милена, презрительно поджав
