В тот самый момент, когда я поворачивал на Калле-О'Лири, стало слышно, как с противоположного направления приближается мотороллер Йемона. В тех узких улочках он издавал жуткий треск, и слышно его было кварталов за шесть. Мы прибыли к Элу одновременно. На заднем сиденье ехала Шено, и она соскочила, когда Йемон вырубил мотор. Оба казались пьяными. По пути в патио мы заказали гамбургеры и ром.
– Дела всё паршивей, – сообщил я, подтаскивая стул для Шено.
Йемон помрачнел.
– Этот ублюдок Лоттерман сегодня уклонился от слушаний. Вышла сущая чертовщина – эти хмыри из департамента труда видели нашу фотографию в «Эль-Диарио». Я даже вроде как рад, что Лоттерман не появился. Сегодня он мог бы выиграть.
– Ничего удивительного, – сказал я. – Картинка еще та. – Я покачал головой. – Лоттерман в Понсе – нам повезло.
– Будь оно все проклято, – выругался Йемон. – Мне на этой неделе до зарезу нужны деньги. Мы отправляемся на Сент-Томас – на карнавал.
– А, да, – отозвался я. – Я об этом слышал. Оргия ожидается жуткая.
– Я слышала, он чудесный! – воскликнула Шено. – Говорят, он будет не хуже того, что на Тринидаде.
– А поехали с нами, – предложил Йемон, – Скажи Лоттерману, что хочешь статью сделать.
– Вообще-то я бы не прочь, – сказал я. – А то Сан-Хуан меня совсем достал.
Йемон начал что-то говорить, но Шено его перебила.
– Сколько времени? – тревожно спросила она.
Я взглянул на часы.
– Скоро семь.
Она быстро встала.
– Мне надо идти – там в семь начинается. – Шено взяла сумочку и направилась к двери. – Вернусь через час, – крикнула она, – Не очень тут напивайтесь.
Я взглянул на Йемона.
– В большом соборе какая-то вроде как служба, – устало произнес он. – Один бог знает, что это такое, но ей непременно надо увидеть.
Я улыбнулся и покачал головой. Йемон кивнул.
– Ага, черт знает что. Будь я проклят, если знаю, что с ней делать.
– Что с ней делать? – переспросил я.
– Ну да. Я уже почти решил, что это место насквозь прогнило и пора отсюда убираться.
– Да, кстати, – сказал я. – Ты мне кое о чем напомнил. У Сандерсона есть для тебя работа – писать рекламные статьи. Его честность требует превратить в реальность то, что он про нас прошлой ночью наврал.
Йемон простонал.
– Блин, рекламные статьи. Как низко может пасть человек?
– Выясни это у Сандерсона, – посоветовал я. – Он хочет, чтобы ты с ним связался.
Он откинулся на спинку стула и уставился на стену, какое-то время ничего не отвечая.
– Его честность, – повторил он, словно препарируя это слово. – По-моему, у человека вроде Сандерсона честности не больше, чем у Иуды.
Я глотнул рома.
– Что заставляет тебя с этим типом общаться? – спросил Йемон. – Ты вечно туда ходишь – в нем есть что-то такое, чего я не вижу?
– Не знаю, – сказал я. – А что ты видишь?
– Да не так много, – ответил он. – Я знаю, что про него Сала говорит. А он говорит, что Сандерсон голубой – ну и, конечно, что он пустозвон, мерзавец и бог знает что еще. – Он помолчал. – Хотя Сала просто словами бросается: пустозвон, мерзавец, голубой – что с того? Мне любопытно, что ты, черт возьми, в этом типе видишь.
Теперь я понял вчерашнюю шпильку Салы за завтраком. И почувствовал, что все, сказанное мной теперь о Сандерсоне, будет иметь решающее значение – не для Сандерсона, а для меня. Ибо я знал, почему я с ним общаюсь, и большинство причин были довольно низменными: Сандерсон был внутри, а я снаружи, и он смотрелся чертовски славным каналом для массы нужных мне вещей. С другой стороны, в нем было что- то, что мне нравилось. Возможно, меня завораживала борьба Сандерсона с самим собой – как практичный делец постепенно вытеснял парнишку из Канзаса. Я вспомнил его рассказ про то, как Хел Сандерсон из Канзаса умер, когда его поезд прибыл в Нью-Йорк, а всякий человек, который подобное говорит, и пытается сделать это с гордостью, стоит того, чтобы его выслушали, – если, конечно, у тебя нет куда более лучшего способа проводить время.
Голос Йемона резко вывел меня из задумчивости.
– Ладно, – махнул он рукой. – Раз ты так над этим голову ломаешь, значит, тут что-то есть. Хотя я по- прежнему думаю, что он мразь.
– Слишком много думаешь, – заметил я.
