К тому же на груди у меня, художественно распустив слюни, спит Красотка. Поняв это с некоторым опозданием, он раздраженно косится на ребенка. Я усмехаюсь, наблюдая за ним. Всегда-то нам что-нибудь мешает.
Когда я сделала с ним первое интервью, у нас обоих возник сильный эмоциональный резонанс, но он выжидал, когда мне «полегчает», потому что не хотел рисковать тем, что осмысленно достигнуто в тридцать шесть лет, завоевано в тридцать восемь и уже несколько лет сбалансированно существует: жена, семья, ребенок. Это то, что называется – тыл. Потом, конечно же, мне «полегчало»… Но я внезапно прониклась большим уважением к этому священному для него понятию: тылу. Не человек красит тыл, а тыл человека, гы-гы. Мы с ним тогда так и не переспали. А потом уже было второе и третье интервью и еще какие-то материалы и совместные работы…
Я ходила на его спектакли, хвалила его фильмы… Редко созванивались, еще реже виделись. Раз от раза он пытался втянуть меня в орбиту своей жизни, но мне этого уже было не надо. Тем более что он бесконечно ездил сниматься на два-три месяца на натуру, да и меня все время срывало в какие-то командировки, наши графики хронически не совпадали… Мы жили на разных планетах.
Но все-таки я всегда хотела быть рядом с таким человеком, как он. Любить за талант. Поддаваться на красочные эмоциональные провокации. Ощущать на себе влияние мощнейшей мужской харизмы и временами чувствовать себя рядом с таким человеком очень женщиной – то, чего мне так не хватает в этой жизни. Мне кажется, все это он хорошо понимал. А потому в редких встречах все-таки мне не отказывал.
Теперь мы с ним опять идем и разговариваем. Я – с чужим ребенком на пузе, он – размахивая черной бейсболкой в руке, которая никак не подходит к его светлым льняным штанам и льняной рубахе. Все вместе это выглядит нелепо и немного смешно. Мне приходит в голову, что эта встреча запомнится, наверное, лучше других… Вечер курьезов.
Он тем временем рассказывает про свой последний спектакль, постановка которого никак «не идет», уж очень тяжелая вещь. Я слушаю, одновременно соображая, могу ли я напроситься на репетицию посмотреть. Красотка спит безмятежнейшим сном. Мы подходим к смотровой площадке, он ловко надевает бейсболку, одновременно привычным жестом, почти условным рефлексом чуть нагибая голову. Все движения у него такие слаженные, такие изящные. Пластика невероятная.
Когда мы «выходим в люди», его уже никто не узнает. Красотка, напротив, вдруг просыпается и начинает изумленно таращиться по сторонам. Мы выступаем эдаким красивым семейным трио. Он что-то продолжает рассказывать, когда к нам подскакивает борзый фотограф с украинским акцентом и предлагает «сфоткатся». Мы дуэтом говорим «нет». Тогда фотограф начинает напирать на меня:
– Девушка, девушка, у вас такой красивый молодой муж, такой красивый от него ребенок, ну давайте зафиксируем вас на прогулке. Прекрасный кадр будет, поверьте, прекр-р-расный!
Тем временем я слышу, как моего «молодого мужа» разбирает смех, особенно после слова «молодой»: из-под козырька бейсболки доносится глумливое квохтанье. Фотограф, несмотря на то что находится на близком от него расстоянии, «молодого мужа» решительно не узнает и продолжает меня уговаривать, неожиданно перейдя уже на одесский акцент и «ты». Я наконец решаюсь:
– Мужчина, – говорю я ему, – это не мой муж и не мой ребенок. Поверьте, никакого смысла в этом снимке нету.
– Ну уж нет, – внезапно негромко, но четко возражает мой «молодой муж», – давайте сфоткаемся.
И, сняв бейсболку, он поднимает как будто к солнцу красивое сияющее лицо и, обняв меня за талию, придерживая левой рукой Красотку, становится в профессиональную стойку перед объективом:
– Я не ее муж, потому что мы еще не расписаны. Просто она сегодня не в настроении. Снимайте.
Фотограф между тем стоит столбом.
– Ты соображаешь, что ты делаешь?! – в ужасе шепчу я. – Здесь могут быть папарацци! Завтра же этот снимок будет на первых полосах желтой прессы. Да еще с ребенком! Ты представляешь, что тебе дома будет?
– Не лезь ко мне домой, – недобро одергивает он меня, ослепительно улыбаясь при этом, – поверь мне, я представляю это гораздо лучше, чем ты.
Вот они, звездные выкидоны, – не будь я знакома с ними, я бы, наверное, сейчас же убежала бы. Или упала бы в обморок. Фотограф внезапно отпотевает и начинает суетливо бегать вокруг нас, судорожно дергая затвор своего старенького «Зенита». Собирается народ, как в зверинце.
– Ой, смотрите, это же… – с оттенком истерики произносит какая-то женщина.
Тут срабатывает затвор, и фотограф нас наконец «фоткает». И сразу за ним следует шквал вспышек любительских «мыльниц». Опережая его всего на десятую долю секунды, я успеваю вскинуть обе ладони и закрыть ему лицо. Его рука с бейсболкой уже идет вверх, он уже пригнул голову. Вокруг поднимается какой- то нереальный ажиотаж, Красотка принимается рыдать… Мы еле-еле уносим ноги. «Дочурка» наша еще долго не может успокоиться, заливаясь слезами. Оставив ее в машине с мувистаром и не сказав ему ни слова, я возвращаюсь на площадку и бодро-злым шагом подхожу вплотную к фотографу.
– Ну что, – ядовито замечает он, – вы все-таки решили купить фотографию?
– Да, пожалуй, – нарочито небрежно отвечаю я, – вместе с негативом.
– Что так? – Он ехидно блестит глазками.
– Очень негативы люблю, – с сердцем отвечаю я, – собираю их в отдельную коробочку.
Подумав, он называет мне цену. Я ахаю, хватаюсь за сердце, и мы начинаем торговаться. В машину я возвращаюсь довольно скоро, с пленкой, вынутой при мне из «Зенита». Точно, вечер курьезов. Хлопнув дверью, молча завожусь и взглядываю на знаменитость:
– Ну и что это было?
Он сидит очень довольный.
– Ничего особенного. Мы сделали совместный снимок на пленере. Спонтанный, а значит, очень хороший.
