– Уже лет десять.
– Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.
– Так и есть, – подтвердил Эогиппус, – но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.
– А как тебя занесло в Центральный парк?
– Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, – пояснил Эогиппус. – Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.
– Только не говори, что ты возишь тележку!
– Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.
– О каком довольстве тут может быть речь?! – изрек вороной. – Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.
– Твои слова полны горечи, – заметил Мэллори.
– А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.
– Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, – указал детектив.
– Это потому, что очень немногие так же здоровы! – огрызнулся конь. – Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.
– Прискорбно слышать.
– Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.
– Я?! – удивился Мэллори.
– Я запомнил твое лицо на всю жизнь.
– Тогда прими мои извинения.
– Вот уж порадовал, – с упреком буркнул конь.
– На ипподроме я теряю контроль над собой, – смутился Мэллори.
– Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.
Лошади – никогда.
– Это не совсем так, – мягко вклинился в разговор Эогиппус. – Бывают исключения.
– Назови хоть одно, – с вызовом потребовал вороной.
– Мне вспоминается Бандитка. – Крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом. – Она была без ума от ипподрома.
– Он обернулся к Мэллори. – Вы хоть раз видели ее?
– Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.
– Лучшая кобылка всех времен без исключения, – непререкаемым тоном заявил Эогиппус. – Она была впереди с первого шага до последнего.
– И была мертва шесть часов спустя, – добавил вороной. – Последний шаг сломал ей ногу.
– Верно, – уныло согласился Эогиппус. – В ту ночь я потерял целый дюйм. – Он тряхнул гривой. – Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранд и.
– Гранди? – оживился Мэллори. – Что вам о нем известно?
– Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, – объявил Эогиппус.
– А зачем ему понадобилось красть единорога? – продолжал Мэллори допрос.
– Кроме обычных резонов?
– Не знаю. А каковы обычные резоны?
– Ну, к примеру, хотя бы выкуп.
– Нет, – отрицательно повертел головой Мэллори, – он не предъявлял никаких требований.
– Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.
– А Гранди нужно состояние?
– Нет.
– А для чего еще годится единорог?
– Да почти ни для чего, – презрительно изрек вороной.
– При каких обстоятельствах он был похищен? – поинтересовался Эогиппус.
– Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и
