– Платят Сыны Эрина, и кончено!
– Будь ты хоть вполовину тем, на кого претендуешь, ты бы позволил настоящему ирландцу заплатить и держал бы язык за зубами! – гаркнул Фитцпатрик, швыряя старику его деньги и выкладывая на стойку новую купюру.
Старик плюнул на банкноту, развернулся на пятке и двинулся к двери. Фитцпатрик, изрыгая угрозы и проклятия, зашагал следом. Фелина бросила взгляд в их сторону, но с места не сдвинулась.
– Думаю, они устроят следующую баталию, чтобы выяснить, кто выиграл предыдущую, – резюмировал бармен и повернулся к Мэллори. – Позвольте налить вам еще?
Мэллори покачал головой:
– Нет, мне надо сохранять ясную голову. Честно говоря, мне бы не помешало плеснуть себе холодной воды в лицо и освежиться.
Бармен указал на дверь в конце комнаты, и Мэллори, предварительно убедившись, что Фелина по- прежнему поглощена своим арахисом, направился туда. Выйдя за дверь, он оказался в тесном вестибюле с тремя дверьми: одна для мужчин, другая для женщин, а третья для служебного пользования. Выбрав первую, он вошел.
Внутри оказалось три писсуара – один в каком-то футе от пола, второй нормального размера, а третий куда выше уровня глаз. Встав перед средним, Мэллори постарался не думать, какого рода существа пользуются правым писсуаром. Затем он перешел к тройке умывальников, выдержанных в тех же пропорциях, включил в среднем холодную воду и плеснул несколько горстей себе в лицо. Потом ощупью нашарил бумажное полотенце и утерся.
Чувствуя себя освеженным, он вернулся к стойке, где Фелина все еще выкладывала из арахиса геометрические узоры.
– Ах, О'Мэллори! – Финнеган поднял голову от блокнота. – Я написал стишок, пока вас не было. Не хотите ли послушать?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Мэллори. Поэт откашлялся, бросил взгляд в блокнот и звучным голосом зачитал: «Революция, контрибуция, достижение, постижение, прохождение; Ирландия, пылание, возгорание, размежевание; познание, раскаяние, отпускание». Ну как?
– А что это означает? – поинтересовался Мэллори.
– Означает?! – переспросил Финнеган. – Мой дорогой О'Мэллори, стихи ничего не означают, они просто есть!
– Вот уж не знаю. – Про себя Мэллори решил, что арахисовые узоры Фелины куда осмысленнее, чем стихотворение Финнегана. – Сдается мне, что если вы увещеваете слушателей изгнать британцев, то вам следовало бы уведомить их об этом.
– Вот вам речь истинного сыщика, – озлобленно молвил Финнеган. – Только факты, мэм. Что случилось в пятницу вечером в двадцать тринадцать? – Опустошив свой бокал, он уставился на Мэллори. – Этот стих – трубный зов к оружию, обещание Лучшей Жизни, отторжение всего британского, воззвание к отвержению протестантских ценностей и ловко замаскированная эротическая двусмысленность, и все это блестяще низведено до тончайшего символизма.
– На мой взгляд, это просто охапка слов, составленных вместе без единого глагола, – заметил Мэллори.
– Неужели для вас все должно смахивать на «Алые розы, белые розы», О'Мэллори?! – возмутился Финнеган. – Где же ваша ирландская душа? «Познание, раскаяние, отпускание», – снова процитировал он. – Боже мой, это великолепно!
– Что ж, хотя бы рифмуется, – указал Мэллори.
– Рифмуется, да? – нахмурился Финнеган. – Надо как-то исправлять положение. – Он принялся лихорадочно строчить в блокноте.
– Погодите минуточку, – осадил его Мэллори. – Пока вы с головой не ушли в это занятие, я хотел бы задать вам еще парочку вопросов.
– О чем это мы толковали? – осведомился Финнеган.
– О Липучке Гиллеспи.
– Ах да. Мерзкий маленький надоеда. Совершенно аморальный, как и все лепрехуны, но у него наблюдается некоторая животная смекалка, каковая отсутствует у большинства их брата. – Он мгновение поразмыслил и кивнул в лад своим мыслям. – Да, ни малейших сомнений: Гиллеспи – самый отвратительный из всего их племени.
– Расскажи ему о стихах, – предложил бармен. Во взгляде Финнегана вдруг полыхнула ненависть.
– Знаете, что этот грязный ублюдок сделал в прошлом месяце?!
– Написал стихотворение? – догадался Мэллори.
– И не только написал! – вознегодовал Финнеган. При звуке его голоса Фелина с перепугу отскочила от стойки. – Он даже продал его только ради того, чтобы меня унизить! Да вдобавок еще и размер гуляет, образный ряд вовсе убогий, а Ирландию он даже не помянул!
– Вы не знаете, где я его могу найти?
– Небось в каком-нибудь университетском городке, занимается художественной декламацией и подписывает экземпляры своего треклятого стихотворения! – с горечью промолвил поэт.
– Это в час-то ночи? – с сомнением спросил Мэллори.
– Нет, – признал Финнеган. – Наверное, сидит дома, подсчитывает награбленное добро и вставляет в рамки рецензии на свои стихи. – Он грохнул кулаком по стойке. – Должно быть, подсунул взятку кому-то из «Таймс». Это стихотворение не может понравиться ни одному критику, если тот не лишен вкуса напрочь!
