победим, - или погибнем”. Обратите внимание, в конце этой фразы опять нечистоплотный перифраз лозунга Кубинской социалистической революции : “Социализм – или смерть!”. Комментарии излишни. Что касается “мелкобуржуазной революционности”, то хочется напомнить доктору философии Зюганову, что революционность не бывает мелкобуржуазной. Во время революций отличительной чертой мелкой буржуазии закономерно становится запах ее собственного дерьма, а революционностью там и не пахнет!.
Не поняв сути основного противоречия современной эпохи, отринув теорию классовой борьбы вместе с великим интернациональным лозунгом “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, Зюганов страшится любых действий революционного класса, пугает общество гражданской войной и насилием. С другой стороны он вынужден обращаться к буржуазным теориям “социального мира и общественного согласия”, “национальных элит” и пр.. В книгах Зюганова мы не встретим доброго слова в адрес Ивана Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачева, Салавата Юлаева и других вождей народных восстаний против деспотизма самодержавия и крепостного права в России. А вот добрых слов в адрес генерала Колчака, в адрес церкви, освящавшей крепостное право и торговлю людьми в России,- сколько угодно! С особым рвением Зюганов идеализирует имперскую Россию (стр.228): “На протяжении многих столетий Россия сознавала себя предназначенной для того, чтобы явить миру сокровища человеческого духа, реализованные в личной жизни и семейном укладе, общественном устройстве и государственной, державной форме. В течение долгих веков эта идея принимала разнообразные мировоззренческие, религиозные и идеологические формы. Она вдохновляла творцов вселенской формулы “Москва – третий Рим”, окрашенной в суровые, мужественные, аскетические тона русского православия, она же, облеченная триединством российского имперского лозунга “Православие, Самодержавие, Народность”, собирала под величественные своды русской государственности “двунадесять языков”, составивших единую семью российских народов”. После такого панегирика самодержавию, так и хочется при очередной встрече сказать Зюганову: “Геннадий Андреевич! Перечитайте на досуге классиков великой русской литературы: Толстого, Чехова, Достоевского! После них у вас язык не повернется нахваливать самодержавную “тюрьму народов”. Перечитайте Пушкина, наконец: “Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, твою погибель, смерть детей с жестокой радостью я вижу”...
Да, Зюганов и без наших советов читает классиков русской литературы. Однако его прочтение, как нам представляется, схематично и слишком однобоко для русской души. Думаю, что именно в разном прочтении величайших проявлений русского духа и начинаются истоки всех наших дальнейших разногласий. Для иллюстрации этой мысли позволю себе остановиться на стр. 323-324 книги Геннадия Зюганова, чтобы затем и самому разобраться, кто мы такие и почему никак не можем договориться между собой.
Цитирую: “Самой надежной отмычкой, с помощью которой проникали в наши души, была всесветно знаменитая цитата о том, что высшая общественная гармония не стоит слезинки хотя бы одного только замученного ради нее ребенка. Большинство авторов почему-то приписывают этот тезис лично Ф. Достоевскому. Не хотят видеть, что принадлежит он нравственному антиподу писателя – Ивану Карамазову, умственному аристократу, нашедшему в нем “моральную” санкцию вседозволенности и отцеубийства. Достоевский же, наоборот, шлет нам из прошлого свое предупреждение о том, что возможна чудовищная подмена понятий, нравственная ловушка. Он подробно анализирует, как эта абстрактно-гуманистическая истина становится в руках Карамазова все более отвлеченной и софистичной, пока не вырождается, наконец, в смердяковщину – в лакейский суд над действительностью, в лютую ненависть к России, ко всякому проявлению духовной, национальной самобытности”.
По какому праву?! По какому праву Зюганов выставляет одного из героев всемирно известного романа Достоевского “нравственным антиподом” самому писателю?! Он желает выставить нравственность самого Достоевского в более выгодном свете, чем о ней известно читающей публике? Но это низко, хуже, чем выдумать какие-то гадости о жизни гения русской литературы. Достоевский не нуждается в сомнительных услугах Зюганова. Тем более в них не нуждается литературный герой Иван Карамазов! За что Вы его, Геннадий Андреевич, оскорбили “умственным аристократом”, Достоевский его так не называл. Напротив, писатель любовался мощным, бунтующим разумом Ивана. Думается, Достоевский и нарек своего героя таким именем, чтобы подчеркнуть важнейшую черту русского национального характера – совесть, не желающую смириться с грязью и несправедливостью окружающего нас мира. И на каком основании Зюганов обвиняет Ивана Карамазова в “отцеубийстве”?! Иван не убивал! Его алиби подтвердил сам Достоевский, В романе написано, что за день до убийства Иван уезжает в Москву, в вагоне не спит, думает о своем, и “на душу сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся. - Я подлец! – прошептал он про себя”. А пока Иван подъезжает к Москве, его отец Федор Павлович, мучается ревностью к собственному сыну – Дмитрию Карамазову, но сердце его “купается в сладкой надежде”: сейчас придет Грушенька, и надо, не секунды не мешкая, отворить ей дверь по условному сигналу, о котором знал Смердяков и Митя Карамазов... Кто из них убийца? Это тайна, которую гениальный писатель заключил в название своего романа “Братья Карамазовы”. И не надо, товарищ Зюганов, приписывать Смердякову “лакейский суд над действительностью” Вы же православный человек! Как же Вы могли не увидеть, что лакей Смердяков - тоже брат! Этого не желает признать Иван Карамазов, один вид Смердякова вызывает у него отвращение, но он брат Алеше, Мите и Ивану. Брат кровный по отцу Федору Павловичу, хотя и зачатый им “причуды ради” рядом со сточной канавой с пьяной гулящей бабой по прозвищу “Смердящая”. “Были бы братья, - говорится в главе “Житие старца Зосимы”,- будет и братство”. Иван, стремящийся к всемирному братству, считающий “потребность всемирного соединения... последним мучением людей”, не желает признать в лакее Смердякове своего брата. Отсюда его мучения. А “подлецом” Иван назвал себя заслуженно: зная, что произойдет убийство человека, он ничего не сделал для того, чтобы предотвратить зло. А ведь только что измучил своего брата Алешу вопросом, что бы он сделал с генералом- помещиком, затравившим на глазах крепостной матери ее маленького сына, только за то, что он бросил камнем в господскую собаку, попал ей в ногу, и она охромела. Вот этот страшный эпизод из жизни России, которая, как считает Зюганов, “из века в век... стремилась воплотить в жизни государства и общества идеалы вселенского Братства, Любви и Гармонии” (последняя страница обложки книги “Постижение России”):
“Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... “Гони его!” - командует генерал, “беги! беги!” - кричат ему псари, мальчик бежит... “Ату его!” - вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!
-Расстрелять! – тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившейся какою-то улыбкой подняв взор на брата”.
Не без внутреннего мучения смиренный Алеша Карамазов признает: есть зло, на которое надо отвечать насилием, вплоть до расстрела. А Геннадий Зюганов даже после убийства сотен невинных людей на глазах всего мира (напомню, американская телекомпания вела прямой репортаж о расстреле парламента России и безоружных защитников Верховного Совета на весь мир) призывает “отказаться от насилия”, “не допускать политического экстремизма в рядах коммунистов”, заявляет, что “ КПРФ не партия мщения”.
И не стоило Геннадию Андреевичу распахивать душу, когда в нее, как он пишет, “проникали с помощью самой надежной отмычки - всесветно знаменитой цитатой о том, что высшая общественная гармония не стоит слезинки хотя бы одного замученного ради нее ребенка”. Цитата передернута “медвежатниками от демократии”. В подлиннике Достоевского - все гораздо сложнее. Иван Карамазов не желает, отказывается от “высшей гармонии”, при которой “мать обнимется с мучителем, растерзавшим сына ее”. Иван Карамазов рассказал Алеше также историю. в которой образованные, интеллигентные родители-деспоты истязают розгами и побоями свою пятилетнею дочь, да еще на ночь запирают ее в отхожее место, мажут ей лицо калом, мать заставляет девочку есть этот кал, - и все за то, что девочка “не просилась ночью”. История эта дошла до суда и суд присяжных оправдал родителей. Иван подчеркивает: “Я взял одних деток, для того чтобы вышло очевиднее. Об остальных слезах человеческих, которыми
