'Прозрачные звёзды: Абсурдные диалоги'

мнение о Ходасевиче, так и спрашивайте.

— Любое стихотворение Ходасевича не увлечет Вас? Давайте я прочту другое стихотворение...

— Мне это не интересно.

— Давайте тогда пересчитаем Ваших баранов... Вы были знакомы с Мандельштамом, с его женой, с Ахматовой, с Цветаевой?

— Да.

— Вы столько раз рассказывали об этом в газетах, друзьям и так далее. Осталось ли что- нибудь, что Вы не выскребли?

— Я все написал.

— Кого еще из фантастических людей Вы можете вспомнить?

— Я немного был знаком с Волошиным, был у него в гостях. Знаком был с Андреем Белым. Но с этими общался очень мало.

— А кого-нибудь не из знаменитых, но гениальных людей Вы знали?

— Гениальных больше не знал. И, кстати, у нас обесценено понятие «гений» и «великий». Мы называем начало века «Серебряный век» потому, что начиная с последних лет XX века по 21 год, до смерти Блока и расстрела Гумилева — в это время у нас было несколько великих поэтов. Почему же «Серебряный»? Гении остались в XX веке, в Золотом веке — Пушкин, Лермонтов, Тютчев. Гениев в XX веке не было. Но были великие, в том числе Ходасевич.

— Но у Вас нет материалов, чтобы беседовать о нем...

— Вы знаете, какую роль сыграл его дед?

— В чем?

— В антисемитизме. Отец Ходасевича был художник-фотограф.

— А Вам не скучно рассказывать?

— Нет, я готов Вам рассказать. Хотя меня уже не интересует наша беседа, но Вы ко мне пришли — значит Вам что-то от меня нужно. Вы пришли ко мне с такой стороны, что я согласился с Вами говорить.

— У Вас высокомерие прямо Набоковское. Вы что-нибудь знаете о надменности Набокова?

— Давайте не тратить времени. Слушайте и записывайте. Я расскажу интересное еврейской аудитории. Отец Ходасевича был поляк, мать — еврейка. Отец его матери, Брафман, опубликовал книгу «Вильнюсский кагал». С этого момента началось литературное антисемитское движение в нашей прессе. Но сам Ходасевич, наоборот,

202

был юдофил. Он изумительно перевел классиков еврейской поэзии. Иврита он не знал, переводил по хорошо сделанным подстрочникам. Он переводил великих еврейских поэтов — Бялика, Черняховского, Шнеура. Особенно ему удался Саул Черняховский. Я видел в Израиле улицы, названные именами этих поэтов. Расскажу немного о Черняховском. Он родился и жил в Херсонской губернии, где жили евреи- земледельцы. Поэтому вся его поэзия еврейского земледельчества. Это очень оригинально.

— Скажите, об этом нет в Еврейской энциклопедии? Или еще где-то?

— Давайте прекратим этот разговор, если Вам неинтересно.

— Просто я подумал, что можно было бы сделать сноску для читателя газеты. Лучше скажите мне, Вы ведь помните у Фета: «Не жизнь жаль, а жаль того огня...», — что Вам жаль оставить на земле, уходя?

— Я не готов ответить на этот вопрос.

— Кто из перечисленных Вами великих поэтов относился к Вам всего нежнее?

— Ахматова.

— Как именно выражалась эта нежность? Можно подробнее...

— Я так понял Ваш вопрос, что Вас интересует, кто был ко мне добрее. С Цветаевой я провел один день и больше ее не видел. К Осипу Эмильевичу я пришел в восемнадцать лет. Был знаком с ним долго, вплоть до его ареста и после его возвращения. Но я был очень молод. Не все понимал, что он говорил. С Ахматовой я познакомился поздно, мне было уже лет сорок. Хотя она снисходительно относилась к моей работе, хвалила ее, но ее отношение было отношением к взрослому человеку, отцу детей.

— Вы смотрите телевизор?

— Да.

— Вы, наверное, ловили себя на том, что Вам трудно вспомнить, что Вы видели вчера? А, может, воспоминания о великих поэтах такие же затуманенные?

— Нет. Я иногда мысленно с ними беседую.

— Есть ли среди теперешних Ваших знакомых не менее достойные собеседники?

— Я очень болен и мало бываю на людях. Есть поэты, которых я ценю. Некоторые из них являются моими собеседниками. У нас есть двадцать-двадцать пять одаренных поэтов. Особенно ценю Чухонцева, Кублановского и Рейна. С ними беседовать мне очень приятно. Еще есть здесь, в Переделкине, замечательный мой знакомый огромных разнообразных знаний. Ученый, лингвист, поэт. Это Вячеслав Иванов. Я знаю его с детства. Его называют Кома.

— Жена его также Вам симпатична?

— Да, я хорошо знал ее маму — Орлову.

— Это все старые знакомые. А допускаете Вы, что завтра с кем-то впервые увидитесь и почувствуете, что человек Вам сделался дорог или интересен.

— Да.

— Если бы на Вас свалились, предположим, двадцать тысяч долларов, вы бы разделили их между двадцатью известными Вам поэтами?

— Я разделил бы между детьми.

— Поэты не стоят того или дети дороже?

— Не стоят.

203

— Какими удовольствиями Вы дорожите? Вот Вы просыпаетесь — деревья солнце, ничего не болит — продолжите этот ряд...

— Самое большое удовольствие, когда я что-то напишу.

— И когда Вы последний раз что-то написали?

— Месяц назад.

— Можете пересказать, о чем Ваше последнее стихотворение?

— Могу назвать тему. Я задумался о Каине. Что за существо это было и постарался в стихах передать это. Человек-братоубийца. Бывает, убивают матерей. В нашей уголовной хронике то и дело рассказывается, как пьяная женщина убивает мать или детей... Я писал как бы и об этом.

— Существование добродетелей обусловлено наличием пороков, по мнению Толстого. Вы можете это подтвердить на примере Ахматовой, Цветаевой я Мандельштама?

— Мне трудно ответить потому, что я перед ними преклонялся. Я был мальчик когда с ними познакомился. И слишком понимал и понимаю, что мои стихи по сравнению с их творчеством — ничто.

— Но Вашим теперешним местом в русской поэзии Вы довольны?

— Нет, я не сумел сделать всего, что хотел.

— Вы в себе ощущали силы, которые не реализовали?

— Понимаете, я об этом не думал. Я думал о другом. Что я не выразил всего того, что чувствовал в разные годы своей жизни. В детстве, во время войны.

— Кто себя выразил полнее — Набоков или Пушкин?

— Пушкин-гений, а Набоков — великий писатель. Сравнить кого-либо с Пушкиным невозможно.