— Если ВК и СВА будут и дальше безнаказанно обдирать местных крестьян, то люди будут уверены, что ВК и СВА выигрывают войну, и будут их поддерживать. Но если их урожай будет защищён, они встанут на сторону защитников — на сторону американских сил.
— Эти партизаны — крестьяне, владевшие этим районом и помогавшие войскам СВА продуктами и крышей над головой. Но мы их эвакуируем. И теперь полки СВА не найдут здесь ничего.
Командир приказал меня сопровождать пленных назад в передовой лагерь в грузовом вертолёте с характерным прозвищем — «В Преисподнюю и обратно».
Пленные будут находиться в районе боевых действий до тех пор, пока их не удастся передать вьетнамским властям, которые, скорее всего, поместят их в полевой лагерь для интернированных лиц; там пленные смогут участвовать в программе «chieu-hoi», призванной реабилитировать перебежчиков.
Армия Южного Вьетнама разработала программу по превращению сдавшихся солдат противника в хороших вьетнамских солдат.
Однако у меня было мало веры в то, что пленные протянут хотя бы неделю. Выжав из пленных всю возможную разведывательную информацию самыми жестокими и садистскими методами восточной пыточной науки, АЮВ, как правило, в живых никого не оставляла.
Но помешать этому мы не могли. Это была их страна, их война, их армия, их правительство, их методы и их народ.
Как несправедлива и тосклива война.
Вертушка приземлилась, я вытолкал узкоплёночных вон и погнал к штабу батальона; отдыхавшие бойцы защёлкали «Кодаками», снимая «парад».
Там я остался на ночь и на следующий день собирался успеть на «Карибу», чтобы начать на перекладных обратный путь в Сайгон.
Ожидая на взлётной полосе рейс в Фан Ранг — базу ВВС на побережье — я познакомился с парнем, просидевшим полгода в лонг-биньской тюрьме.
На вопрос «за что?», он ответил: «Потому что один занудный офицер нашёл мою коллекцию азиатских глаз и зубов, вот и всё».
Он освежевал много партизан и солдат СВА, уничтоженных его взводом. Выдавливал глаза и складывал в больничные банки с водой, плоскогубцами выдирал золотые зубы и хранил в кожаном мешочке для последующей продажи. Он успел собрать три банки с глазами и 24 золотых зуба, когда его застукал командир взвода. Парень очень обижался на этот счёт. Срок, проведённый в кутузке Лонг Биня, не засчитали за время его службы во Вьетнаме. Этот срок оказался потерянным временем, и ему всё ещё предстояло трубить восемь месяцев.
— Грёбаное офицерьё! Почему вся радость от войны только им, — ворчал он.
Глава 23
«Штыки и ловушки»
«Твоя дочь достаточно взрослая, чтобы делать то, что ей нравится…ей нравится блудить, она обожает это делать…она родилась на свет, чтобы блудить, и…если не хочешь, чтобы тебя саму выблудили, то самое лучшее — это позволить ей делать то, что она хочет».
После смерти Сейлора меня стало раздражать всё вокруг. Иногда я размышлял о войне — и меня захлёстывало всеподавляющее чувство обречённости. Тогда я ненавидел всех и вся, и себя в особенности.
Если б я только мог выскочить из своей шкуры и умчаться прочь от всего, что мучило меня во Вьетнаме, включая погоду…
Я бы так и сделал.
Со мной стали случаться приступы депрессии и бессмысленные вспышки ярости — просто на пустом месте. Мной овладела страшная усталость, и такие простые утренние задачи, как бритьё, чистка зубов, причёсывание и завязывание шнурков на ботинках стали почти невыполнимыми.
Я словно окоченел и окаменел. Я совсем был неспособен вытянуть себя из чёрной меланхолии. Меня мучила сайгонская тоска — душевная болезнь, тяжелейшая, гнуснейшая и подлейшая хандра.
Общая беда, жара, скука тыловой службы и масса свободного времени, когда в голову лезут разные мысли и охватывает жалость к себе, и явились, наверное, её причиной. Ведь Вьетнамская война превратилась в одну гигантскую кучу говна — повсюду, где только можно представить. Иногда я терял голову уже после нескольких рюмок; чаще всего это случалось в районе красных фонарей.
Как будто я пытался излить всю злость и ярость — эту поднятую войной муть — на первую попавшуюся продажную девку. А она этого вовсе не заслуживала.
Я винил её не только за войну, но и за своё отношение к войне. Нельзя было просто так дать пинка генералу, не загремев в каталажку. Но то же самое можно было проделать с самым незначительным игроком в этой войне — с какой-нибудь задрипанной давалкой, которая лишь пыталась выжить, как все.
Легче лёгкого. Как пнуть любимого пса, вернувшись с работы после скверного дня. В один прекрасный момент ты пинаешь барбоса так, что перебиваешь ему лапы. Он поправляется и начинает хромать. И ты ненавидишь его ещё больше. Ибо он напоминает тебе о твоей несправедливости. Поэтому ты опять его пинаешь, и на этот раз только за то, что он калека.
Вот так все эти штуки переплетались в один большой узел, и рождалась ненависть на весь сраный свет и его людей, и особенно на себя самого.
Каюсь, у меня тоже было несколько неприглядных связей с женщинами. Ибо секс больше не рассматривался как проявление любви. Он стал выражением злости и ярости, страха и боли. Секс стал похож на жестокую пьяную драку, в которой кому-нибудь бьют морду просто для того, чтобы причинить боль.
Со временем он превратился в игру…
Однажды вечером мы с Билли сидели в клубе, ругали армию и пили пиво, когда в голову пришла мысль устроить состязание. Мы решили выяснить, кто сможет выскочить из расположения, наскоро перепихнуться и первым вернуться в клуб. «Вьетнамский биатлон», в котором победит тот, кто лучше тренирован, кто бегает и трахается быстрее мифического жеребца моего детства — мистера Джонни Х. «Давай-по-быстрому».
Итак, подобно олимпийцам, мы рванули с низкого старта на «улицу 100 пиастров» в поисках смазливых тёлок. Через 200 ярдов я догнал вьетнамца на мотоцикле. Спихнул его с байка, сказал, что вернусь через несколько минут, и дал газу к «красному» району. Пролетая мимо Билли, я корчил ему рожи и показывал язык, а он, задыхаясь, орал «ОБМАН! ОБМАН!».
— Да пошёл ты, Билли, — горланил я в ответ, — добыча принадлежит победителю. Правил нет…
Я бросил мотоцикл у КПП, сунул свою карточку на выходе и, вломившись в ближайший бордель, схватил первую попавшуюся на глаза девку.
Кинув мамасан 300 пиастров, я выстрелил свой заряд, влез в одежду, стремглав влетел назад в ворота расположения, смеясь про себя этой замечательной шутке, и со всей скоростью помчался по дороге, пока не увидел паренька, у которого забрал колёса. Резко затормозив, я шмякнулся на гравий, свалил мотоцикл в канаву и поскакал в клуб, опередив Бауэрса на целых 10 минут.
— В чём дело, Билли? Много куришь? Спрячь член в ширинку. Ха-ха, теперь ты должен поить меня пивом весь вечер…
Мы здорово посмеялись, когда он ввалился, пыхтя как астматик; потом дули пиво «Шлитц», пока не обблевали собственные штаны, и тупо ржали над тем, что творили.
