их во Вьетнаме найти было невозможно. Поэтому я пил пиво, чтобы забыться, и тратил деньги в борделях, воображая себя рядом с Шарлоттой: договаривался на быстрый, почти хирургический секс, который облегчал мои яйца, но после которого мне становилось ещё более одиноко и стыдно, из-за которого я чувствовал себя ещё более потерянным, смущённым и опустошённым.
Постепенно в борделях я научился замыкаться в себе, чтобы не слышать свою душу. Я делал всё, чтобы заглушить свои чувства, заглушить то, что творилось во мне, ибо то, что я чувствовал, было мерзко. Отвратительно. Я стремился окаменеть до конца.
Ко мне подскочила Ко Май.
— Эй, джи-ай, ты дарить мне 200 пиастр?
— Вот ещё, я уже заплатил мамасан 300.
Чего ради мне платить тебе? Тебе, чёртовой потаскушке. И трахаешься, как дохлая рыба. Может быть, если б ты была чуточку изобретательней…
Да где тебе. Не бывать тебе такой!
— Ты — дешёвый Чарли! Придурок! Дурак! — тявкала она на меня.
Слова хлестнули меня по лицу.
— Хрен тебе, Ко Май! — я повысил голос и погрозил пальцем. — Дрянь такая!
— Недоносок, ты…
— Заткнись, говно!
— Дешёвый Чарли…
— Сама ты давалка дешёвая…
— Больше не ходить Ко Май. Я уходить от тебя, ты не дарить мне.
— Да пошла ты! Я солдат, а не денежное дерево!
— В чём дело, Брэд? — крикнул Билли из соседней комнаты.
— Да вот тут это чучело пытается растрясти меня ещё на 200 пиастров. Надо бы подпалить ей буркалы сигаретой, бля!
— Да ладно тебе, Брэд…так у них всегда. Дай ей денег, а завтра я куплю нам выпить в «Сумасшедшем клубе».
Нехотя я дал Ко Май денег.
— Ты плохой, — остывала она, улыбаясь, — приходить Ко Май много раз. Я не бросать тебя.
— Долбаные азиаты, — пробурчал я под нос. — Иди-ка сюда, дружок, мне ещё захотелось кой-чего на эти 200 пиастров.
Повалив её на спину, локтями я раздвинул ей ноги и начал пожирать влагалище, языком торя путь мимо маленьких чёрных зарослей к нежной розовой плоти.
Ко Май закричала. Я отпустил её, и она, спрыгнув с кровати, помчалась сквозь засаленные занавески в соседнюю комнатушку. На шум вышел Билли, на ходу застёгивая брюки, и поинтересовался, какого чёрта я вытворяю с девкой.
Голышом я погнался за Ко Май, и мой торчащий член болтался вверх и вниз; я снова завалил её на койку и вошёл в неё.
— Она сладенькая, как конфетки на Рождество, Билли! Гы-ы-ы…
Билли хватался за стену и ржал, наблюдая сцену. Я поднял Ко Май за ягодицы — она обхватила мою талию ногами — и притулил к стене, удерживая на своём «штыке».
— Догадайся кто, дорогая! Я опять твёрдый, как кирпич! Спешите видеть, уважаемые посетители…
Вокруг меня по-вьетнамски верещали мамасан и члены семьи, я только огрызался и продолжал вгонять Ко Май в стену, пока не выстрелил вторую порцию спермы. Потом бросил её на пол, как куль с картошкой, быстро собрался, и мы с Билли ушли.
Мы выскочили за дверь и побежали по переулку, задыхаясь и смеясь, как два неуравновешенных школьника, которые в ночь на Хеллоуин перевернули уборную с шерифом на толчке.
Вьетнамские тёлки — не самые знаменитые проститутки на свете, ну и, конечно, мы тоже не самые знатные любовники. В конце концов, мы простые воины, а воины не занимаются любовью. Они трахают. И иногда бывают грубы, когда трахают. И если мы использовали свои пенисы как штыки, то тётки с «улицы 100 пиастров» использовали свои вагины как ловушки, заражавшие нас устойчивыми штаммами гонореи.
То была жестокая, разрушительная игра в притворство. Там позади, пять минут назад, какая-то блядь знала, что я существую. Я проникал в неё и думал, что ей не всё равно. Фантазия в чистом виде. Я понимал это, но меня это не волновало. Я хотел секса с самкой и жаждал платить за него. На что ещё здесь можно было тратить деньги?
Но именно это мне нравилось в девках. Это был честный бизнес. Без всяких иллюзий. Никаких притворных страстей. Никакой болтовни о любви. Только секс…
Бесхитростный, иногда жестокий, но только секс. Спортивный перепихон. Если ты обладал хоть каплей воображения, то мог трахаться любым желаемым способом. В сиську. В жопу. Пальцами. По-собачьи. Языком. В глаз. С причмокиванием. В пупок. В подмышку. В ухо. И тысячами прочих вариантов.
Так казалось честнее, чем бродить из бара в бар на родине и каким-нибудь удачным вечером вешать лапшу на уши прыщавой девчушке с засосами на шее о том, какая она яркая и красивая и как сильно ты её любишь, хоть ты её знать не знаешь и даже имя её тебе неизвестно.
С девками иначе.
Ты давишь их и выжимаешь. Ни тебе подарков, ни игр, ни болтовни — всякой такой чепухи. Здорово и просто. Как деловая сделка. Вкатываешься, накатываешься, скатываешься и выкатываешься. Примерно так. Чудная механика. Они получали, что хотели. Мы получали, за что платили.
Что могло быть лучше?
Один быстренький, летучий трах: 300 пиастров за мандушку, которая меньше, чем дырка от благотворительного пончика. Девки лежали смирные, как манекены, и ложиться с ними в койку — всё равно что лечь с замороженной треской. Ни движений. Ни страсти. Ни тебе поболтать. Ни тебе покричать. Одна лишь щель, как парковочный автомат у магазина, да три минуты за кусок задницы — «трах-бах- кончил-ах!». Сунул-вынул — и привет…
Беда только в том, что секс с проститутками-подростками и взросление в публичных домах Вьетнама, когда ты сам ещё подросток, впоследствии коверкают тебе всю интимную жизнь.
Американкам подавай ухаживания и нежности, мы же не знали, что ещё можно предложить женщине, кроме своего пениса, твёрдого, как леденец.
Мы недалеко ушли от животных. Не знали, как любить и заниматься любовью. Всему этому нам предстояло учиться. Но чтобы этому научиться, следовало забыть, как мы занимались любовью раньше. И если рядом не было любящей, терпеливой, готовой прийти на помощь женщины, то возникали проблемы — уж проблемы так проблемы, поверь.
У многих из нас возникали проблемы.
У нас, у чокнутых до предела возможного, особенно если приходилось пристреливать девку после секса с ней. Или беременную. Или ребёнка.
Мы возвращались домой с тяжким грузом на душе. И неоткуда было ждать помощи. Мы сами несли свой крест…
Было темно, и я был пьян. В конце улицы я налетел на скамейку и зашиб ногу, оставив на деревянном сиденье часть своей плоти. Но боли не почувствовал: я поднялся и побежал дальше.
Через несколько минут мой взгляд упал на брюки. Они были в крови.
— Билли! — воскликнул я, — посмотри на меня…я ранен…мокрый от крови, словно обоссался.
— Не повезло тебе! — засмеялся Билли. — За ранение в публичном доме «Пурпурным сердцем» не награждают.
Глава 24
«Жёлтый, как луна над Ямайкой»
