арестованы.
Мелькнула мысль – не показать ли корочки, но доставать растрескавшийся документ из внутреннего кармана одной рукой было неудобно.
Свора взорвалась ржанием.
– Никак к нам ангелы спустились? – выдавил главарь сквозь смех.
– С песьими хвостами, – равнодушно заметил тот, кого назвали Акакием.
Я пригляделся. Это был не рядовой “спортсмен”. И одет он, под стать хозяину, в малиновый камзол от Урманова, и цепь золотая свисала из кармана такая, что хоть Македонского на нее сажай. Причина тому была очевидна: в руке бандит сжимал волшебную палочку. Не сводя с него глаз, я ногтем прочертил на собственном кафтане печать второго зрения.
Аура у колдуна была черная. Не сплошняком – по эфирному телу перетекали, повинуясь вялым движениям умирающей души, багровые струи ненависти, грязно-желтые – двуличия, буро-зеленые – усталости и омерзения. Но перед нами стоял темный маг, и я вдруг понял, что недолго осталось Горбатому верховодить в банде.
– Этот, – Кончик палочки нацелился в грудь Серову, – теневик. Где таких с руками отрывают – сам знаешь. Не по моим зубам белая кость. А вот ангел-молчун, – Акакий мельком глянул на меня, – он волкодлак. Тут можно поработать.
Горбатый глянул на него с жадным восторгом ребенка, попавшего в цирк. Аура его, и без того неяркая, ощутимо потемнела.
– Обернуть… – Колдун начертал на воздухе замысловатую фигуру. Та померцала синим и погасла. Сколько я мог судить, никакой другой функции у нее не было. – Обернуть в волка, да так и оставить. Правда, цепь придется ковать крепкую. Оборотни, они ведь и в серой шкуре знаю, кто и что с ними утворил. Все-все понимают. – Он нехорошо хихикнул. – Только сказать не могут.
По своре бандитов прокатился сдавленный смешок.
– Пожалуй, – протянул он, – так мы и поступим. Да-а…
Резкий, цепенящий запах ударил мне в ноздри, и только потом я понял что так пахнет мой насыщенный флюидами страха пот.
– Меня и так городские ангелы стерегут, – отмахнулся Горбатый, – а этого, поди, самого стеречь придется. Хотя ты подумай, да. И эти пусть подумают. А сейчас, для затравки…
Мне опять врезали по почкам, но я едва обратил внимание на боль, завороженный открывшейся под моими ногами бездной. От ужаса я едва мог дышать.
Хлопок прозвучал неожиданно. Вся банда насторожилась разом, даже громила, упорно пинавший меня под ребра, прервал свое занятие.
– Жора, разберись, – скомандовал Горбатый вполголоса.
Боль слегка отступила, и я услышал в отдалении другие звуки: густой мат и звонкое пение русалки, видимо, заменявшей здесь сирену.
– Этих двоих, – главарь раздраженно мотнул головой, – в подвал. Акакий, работай заклятие…
– Ммм, – пробурчал колдун. – Часа два уйдет. У меня где-то был подходящий ошейник… Да, Верку пришлите ко мне кто-нибудь! Нужна кровь шлюхи.
Нас грубо вздернули на ноги и повели-потащили обратно, в камеру.
– Блин… – выдохнул Серов, когда дверь камеры за нами захлопнулась. – Какие козлы…
– Помоги, – скомандовал я, с трудом поднимаясь на ноги. Меня трясло. Кажется, сломано было два ребра.
– Как? – Невидимка попытался повторить мой подвиг и схватился за бок. – Зараза…
– Молись, – коротко ответил я.
– Что?
– Молись! Если не забыл как это делается! – огрызнулся я.
За свою жизнь я всего два или три раза проделывал этот трюк удачно. Обычно я срываюсь. Но ритм привычных слов позволяет сознанию удерживаться на краю, на грани…
Я поднял голову, глядя в потолок, сквозь перекрытия и балки, туда, где плывет по небу невидимка-Луна. Потянулся к зверю, позвал его – но не позволил завладеть собой, как ни манило темное облако, нависшее над домом, облепившее угольной ватой стены. Тело трепетало и рвалось на части, раздираемое противоположными стремлениями. Заживали раны, отступала усталость и проходила боль.
Усилием воли я вытолкнул из себя волка и закрыл глаза, обессиленный.
– Мне следовало догадаться, – пробормотал Серов. – На оборотнях все заживает моментально, так?
– Кроме ран, нанесенных серебром, – согласился я. – Жаль, что я не чистокровный перевертень…
– А почему было просто не перекинуться туда и обратно? – полюбопытствовал он.
– Боялся сорваться, – объяснил я. – Здесь такая аура…
Меня передернуло.
– Ты поэтому так дернулся, – с сочувствием спросил Невидимка, – когда этот… ну, предложил тебя навсегда оставить волком?
– Ты не поймешь, – нахмурившись, отрезал я с напускной уверенностью.
– Просто… – Киллер смешался. – Я думал, оборотням уютнее в звериной шкуре.
– В том-то и дело, – вздохнул я. – В этом, блин, все дело…
Уютнее – ха, ничего себе словечко подобрал мой товарищ поневоле! Найти бы слова, чтобы передать чувство непередаваемой силы, ловкости, легкости, что струится по жилам обернувшегося… но даже не в этом кроется ловушка. Когда серая шкура покрывает тебя, взамен ты сбрасываешь человеческие чувства. Их заменяют звериные, несравненно более простые, а значит – сильные. Голод. Жажда. Похоть. Власть. И когда ты оборачиваешься назад – чувства не исчезают, потому что человеческая ипостась тоже подвержена им. Я годами подавлял в себе несравненную свободу быть зверем, потому что слишком хорошо понимал, в какие бездны может увести подобное искушение и более сильного, чем я, человека.
– Ладно. – Я встряхнулся, отгоняя раздумья. – Сейчас попробую навести на тебя печать Асклепия – надолго не поможет, я не целитель, но станет полегче. И попробуем все же вырваться отсюда, покуда банду что-то отвлекло. Если чернокнижник не обманул, на все про все у нас два часа.
Всеволод Серов, воскресенье, 20 июня
– Долго еще? – нетерпеливо осведомился я.
Не то, чтобы я куда-то торопился… то есть, я конечно, всеми фибрами души желал выбраться из камеры как можно скорее, но причиной, побудившей меня задать этот вопрос была не жажда свободы, а боль, противно ноющая в основании позвоночника.
Проблема была в том, что избранное Зориным для нанесения печати место находилось как раз на такой высоте, что мне было одинаково неудобно удерживать ремень как стоя, так и присев на корточки.
– Еще несколько минут, – невнятно отозвался брат благочинный, проводя очередной штрих. – Держите ровнее.
Я начал было открывать рот для язвительного ответа – и так и замер с отвисшей челюстью, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери звуки.
Снаружи шел бой и бой смертный. Тренированное ухо легко вычленяло из общей какофонии то звонкий треск “ледяного кулака”, то грохочущий раскат файербола. Часто хлопал огнестрел – похоже, далеко не каждый из людей Горбатого мог похвастаться магическим оружием. Потом где-то неподалеку раздался жуткий вопль, тянувшийся, казалось, бесконечно.
Краем сознания я отрешенно подумал, что, слыша подобный вопль, каждый раз удивляюсь, как много воздуха помещается в человеческих легких.
– Что там? – хрипло осведомился Зорин. Вопрос, на мой взгляд, хоть и уместный, но не вполне логичный, поскольку я находился по одну с ним сторону двери.
Я промолчал, пытаясь по доносящимся до нас отзвукам восстановить картину развернувшегося сражения.
Кажется, там наступил позиционный кризис – по крайней мере ожесточенное стаккато первых секунд сменилось вяловатой перестрелкой. Нападавшие – их, похоже, было немного, не больше дюжины – владели более мощной магией, но на стороне людей Горбатого было численное преимущество и “родные
