официальным лицом, которое безукоризненно выполняет свой долг. Если в наших силах еще как-то помочь вам в вашей работе по наблюдению за экспедицией профессора Бондиле, незамедлительно сообщите об этом. Я прослежу, чтобы к любой вашей просьбе отнеслись с должным вниманием все вверенные моему попечению службы.
С искренними и самыми добрыми пожеланиями,
ГЛАВА 3
Мадлен де Монталье подкатила к роскошной вилле Ямута Омата часа через два после начала приема, приглашение на который она получила как участница экспедиции Бондиле.
Выйдя из экипажа, она бросила взгляд на кучера.
— Кюртиз, через два часа, будь добр.
Кучер дотронулся до полей шляпы.
— Разумеется, мадам, — сказал он, прежде чем свистом пустить тройку лошадей вскачь.
Слуги несколько растерялись, увидев, что к ним поднимается женщина с неприкрытым лицом и без приличествующего сопровождения. Тем не менее эта особа была явно достойна чести считаться гостьей хозяина, судя по дорогому платью бледно-лилового шелка и гарнитуру из драгоценных камней. Плечи незнакомки укутывала кисейная шаль, тонкая, как дуновение ветерка, темные волосы были уложены в изысканную прическу, из которой словно бы ненароком выбивались три завитка. Она взглянула на носителя самого пышного и большого тюрбана и мелодичным голосом произнесла:
— Сожалею, что я так опоздала.
— Мой хозяин будет рад вас принять, — поспешно ответил слуга и торопливо отвесил поклон. — К несчастью, вы пропустили ужин.
— Как прискорбно, — уронила надменно Мадлен. — Будьте любезны, представьте меня мадам Омат и ее мужу, если это удобно и если они не слишком уж заняты с другими гостями.
Слуга вновь отвесил поклон.
— Прошу вас следовать за мной, — произнес он на очень хорошем французском.
— Как тут красиво! — вполне искренне восхитилась Мадлен, входя в дом. — Ваш хозяин, должно быть, счастливец.
— Аллах проявляет к нему благосклонность, — уклончиво ответил слуга, указывая на небольшую приемную. — Если угодно, подождите здесь, я сейчас приведу мадемуазель Омат.
— Мадемуазель? — удивленно переспросила Мадлен. — Как это понимать?
— К несчастью, мой хозяин вдовец, — ответил слуга, изобразив нечто среднее между египетским и европейским поклонами.
— Печально, — отозвалась Мадлен, невольно опешив. От своих слуг ей было известно, что зажиточным мусульманам по законам Корана дозволяется иметь четырех жен. Куда же они подевались? Неужели ушли из жизни? Или это всего лишь поза, удобная выдумка для европейских гостей? Решив чуть позже сыскать ответы на эти вопросы, она с восхищением принялась разглядывать чашу, инкрустированную стеклом и камнями.
— Говорят, эта чаша из усыпальницы верховного жреца Исиды, — произнесла юная девушка, появляясь в дверях. — Вы мадам де Монталье? Я мадемуазель Омат.
Мадлен обернулась и поприветствовала вошедшую легким светским поклоном.
— Простите, что опоздала. Надеюсь, я не нарушила ваших планов?
— Ничуть. Полагаю, у вас не возникло каких-либо трудностей по дороге? — поинтересовалась Рида Омат и с видимым напряжением поклонилась.
— О нет, никаких. Просто мне обязательно нужно было доделать кое-какие дела, а на это ушло больше времени, чем я предполагала. — Мадлен обвела взглядом комнату. — Прелестная гостиная.
— Отец будет рад, что она вам понравилась, — сказала девушка, сделав несколько неуклюжих шагов. — Не привыкла пока к каблукам, — призналась она.
— Понимаю, — сказала Мадлен. — Кажется, вы первая египтянка, какую я вижу в европейском наряде. Это так неожиданно.
— Вас не оскорбляет мой вид?
Мадлен покачала головой.
— Ни в малейшей степени. Наоборот, мне даже приятно. Это платье вам очень идет.
— Правда? — искренне обрадовалась Рида. — У меня их так мало, и почти все они плохо на мне сидят. Отец уверяет, что это не так, но я-то ведь не слепая. — Она потеребила края наброшенной на плечи шали. — Это единственное, что мне привычно. Все остальное… такое необычное.
— И наверное, не очень удобное? — догадалась Мадлен.
— Не очень, — призналась Рида. — И потом, я все время помню, что стоит мне появиться в таком виде на улице, как меня тут же забросают камнями.
Мадлен вскинула руку в протестующем жесте, хотя в душе признавала, что это именно так.
— Значит, вы носите что-нибудь европейское только здесь — и больше нигде?
— Я одеваюсь так, когда меня просит отец. Он знает, как мусульмане относятся к этому, он ведь и сам мусульманин, хотя и не раб отживших свое догм. — Девушка произнесла последнее скороговоркой, словно не понимая значения слов, и в ее огромных глазах отразилось смятение. — Простите. Я забыла о своих обязанностях. Вы же гостья и должны чувствовать, что вам здесь рады.
— А я и чувствую, — сказала Мадлен. — Искренность лучшее проявление чуткости.
Рида замахала руками.
— Я злоупотребила вашим вниманием. Мне следовало бы проявить больше заботливости. Хотите, я прикажу принести угощение?
«Французский наш безупречен, но принимать комплименты мы еще не умеем», — подумала Мадлен про себя, а вслух быстро сказала:
— О нет, благодарю. К сожалению, я страдаю одним неприятным недугом, весьма обедняющим мой рацион. Я вообще стараюсь есть в одиночестве, чтобы ненароком не отправить в рот что-нибудь лишнее. — Она протянула руку молоденькой египтянке. — Получив ваше приглашение, я была польщена, но… вот ведь что любопытно. Мне казалось, у вас не принято… приглашать одиноких женщин на званые вечера.
Рида Омат взволнованно закивала:
— Вы правы, мадам, вы правы. Я хочу сказать, в большинство наших домов… вас без мужчины просто бы не впустили. Да и египетским семьям не часто доводится развлекать заморских гостей, но так уж вышло, что мой отец ведет дела с европейцами еще со времен вторжения Наполеона и кое-что из французских обычаев пришлось ему по душе. — Она показала на свое платье. — У моих соседок подобных нарядов нет. Они ходят в одежде, какую носили, наверное, и до потопа.
— Да я успела заметить, — кивнула Мадлен, но любопытство ее только усилилось. — Я могу понять, что мусульманин, имеющий дела с европейцами, может посчитать для себя удобным что-то у них перенять, но никогда не слышала, чтобы эти новые веяния затрагивали членов его семейства. Весьма необычно видеть мусульманскую девушку в таком облачении, даже если она всего лишь угождает отцу. — Увидев испуг на лице египтянки, Мадлен продолжила — Я не хочу расстраивать вас, мадемуазель Омат, но, должна признаться, это меня удивляет. Прошу вас, не думайте, будто мои слова заключают в себе насмешку или неуважение по отношению к вам. Не сомневайтесь, многих из сегодняшних ваших гостей терзают те же вопросы.
— Точно так же, как их терзают вопросы о вас, — неожиданно выпалила Рида Омат. — Да-да. Я слышала разговоры. Отец велел мне не обращать на них внимания, но… уши мои все равно остаются открытыми.
Улыбка Мадлен сделалась почти ангельской.
