был перекушен надвое толкатель ядра: Фуфлович требовал выдачи останков покойного — чтобы с почестями погрести их на родине. И добился своего.
Прибыл гроб — цинковый, запаянный, с забальзамированным телом, я, вместе с Фуфловичем (мы ведь были закадычные друзья), встречал печальный багаж в аэропорту и даже пытался (ну не бестолочь ли!) взять на себя организацию панихиды. Погибшего, согласно моим наметкам, должны были закопать прямо в нержавеющем саркофаге. Фуфлович решительно возражал против формального подхода. Он проковырял в металлическом боку пенала дырищу (вскрыть литой кокон консервным ножом, который прихватил с собой в аэропорт, ему не удалось, тогда он применил сверхпрочное сверло) и распространил в печати заявление, из которого вытекало: нам пытаются всучить не тело многократного чемпиона, а какого-то неведомого проходимца, судя по цвету кожи, мавра. Вышедшая из-под пера Фуфловича статья, напечатанная газетой «За спорт и дружбу» называлась «Кому нужен ваш гребанный Отелло?» Страну-отправительницу поэт уподабливал душительнице Дездемоне, а обездоленную, лишенную возможности проститься со своей спортивной славой державу березового ситца именовал сестрицей Аленушкой, лишившейся единоутробного братца, утонувшего в луже Карибского бассейна. Скандал разгорался интенсивнейший. Пришлось производить процедуру эксгумации, к чему Казимир и клонил. Она прошла под стрекот камер, Фуфлович выступал главным экспертом-криминалистом (эту роль он себе безоговорочно отвел) и одновременно — государственным обвинителем. Тождество мумии и спортсменки было подтверждено. Потемнение пергамента лица объяснили реакцией на соленую воду океана и продубленностью жарким воздухом, а также особенностями трав, использованных для бальзамирования. Ставшую ненужной цинковую емкость с зазубринами, как у консервной банки, выбросили на помойку, а сшитые воедино грубыми нитками куски трупа я препроводил в морг, где, выяснилось, работал охранником мой приятель, когдатошний напарник по кладбищенской молодости. В память о прежних золотых денечках парень устроил мне экскурсию в недра патологоанатомических пенат, благо время было позднее, и в холодильных залах живой персонал не мельтешил. Покойники лежали вповалку и на персональных каменных скамьях (в лужищах собственной вытекшей после вскрытия крови), крючились в каталках и просто на полу. На пятках и ладонях красовались крупно выведенные химическим карандашом номера. Потому что без опознавательных цифр трудно, невозможно отыскать нужную заваль. Ведь не крикнешь: «Эй, по фамилии такой-то, на выход!» Не спросишь: «Это вас завтра сжигают или вашего соседа?» Ответа не последует. Мы брели по многоярусной рукотворной преисподней, отыскивая свободное пространство для располовиненного гермафродита, и, наконец, обнаружили просвет меж двух голых девиц, вольготно расположившихся на столе для прихорашивания, среди разбросанных тюбиков с гримом, пакетов с тальком и пудрой и макияжных метелочек.
— Недурно он проведет последние часы, — хохотнул приятель. — Вот только бабы немного холодны…
И рассказал, что часто развлекается, взгромождая жмуриков на грымз, понуждая их таким образом к загробному коитусу, а то и супружеской измене.
— Только их никак не расшевелишь, — пожаловался он.
Я подумал: у живых поверье — перед дорогой присесть. Мертвые перед последним путешествием лежат.
Мы свалили тушу толкательницы-чемпиона с тележки, хлебнули по глотку из банки с заспиртованными внутренностями какого-то сифилитика, но закусывать его требухой не стали. Приятель предложил остаться на ночевку и попробовать еще и спирт из колб с двухголовыми зародышами, но я отказался. Пообещав приехать со съемочной группой, откланялся. Бессонной ночью в голову лезло: что если и мою любимую в морге принуждали к совокуплению с посторонними телами?
На похоронах Фуфлович держался именинником, ходил вокруг гроба, поправлял неровно лежавшие цветы, позировал перед камерами и, неподдельно любуясь то собой, то покойником, повторял:
— Он восхитителен! Какие дивные пятна наползли на лоб… Будто тучки набежали на небосклон… А какая густая плесень-прозелень выросла на проплешине… Вот-вот проклюнутся грибы… Если не поганки, можно собрать — и в суп!
Перед атаковавшими его (в том числе и зарубежными) корреспондентами держался молодцом, но вечером, когда остался в узком кругу своих, застрадал:
— Почему она, а не я? Почему эта толкательница? Почему ее доставили в цинковом гробу? За что ей везение? Я бы так смотрелся в этой консерве… В венке из роз… Мне к лицу траур… По нашей погибающей родине… Да, это я, я должен был оказаться на ее… его… месте… Ах, почему мурена перекусила не меня? Это героично! И эротично!
После заслуженного успеха, который выпал Фуфловичу (он сам его стяжал!) в связи с организацией похорон спортсмена-трансвистита, сернокислотник отбыл в долгосрочную экспедицию по кладбищам мира: отыскивая могилы соотечественников, затевал склоки и скандалы с местными муниципалитетами, сзывал шумные пресс-конференции, отсуживал или выкупал останки, устраивал показательные эксгумации и скрупулезные освидетельствования, выцарапывал кости и клочки кожи и нацарапывал на колбах с именитыми прахами свои инициалы, а затем, переправив ценный груз в пределы отечества, закатывал помпезные перезахоронения и тризны — с приглашением на траурные салюты и чаепития членов царских домов, вдовствующих императриц, регентов, инфантов и прочих венценосных особ. Его репортажи о поиске, обнаружении и доставке полуистлевших волос и черепов пользовались колоссальнейшим успехом. Но при этом он почему-то хотел непременно выпереть с экрана меня, занять именно мое место. Спохватившись, я позвал в эфир селекционера, бившегося над выведением морозоустойчивых сортов квадратных яблок, прямоугольных груш, кубиковидных персиков и клубничин — что существенно упрощало проблему транспортировки. Аудитория осталась глуха к мичуринским опытам. И это при том, что садовод заявил:
— Идя по стопам Стоеросова, мы скоро усовершенствуем и человеческую породу, сделаем ее компактно квадратной, чтоб удобнее было в транспорте в часы «пик» и при жилищном строительстве.
В провонявшем формалином каземате морга я не ограничился заснятием на пленку акробатического водружения трупа на труп, а — вместе с бригадой сортировщиков и заборщиков материала для трансплантации — прокатился по приемным отделениям и операционным множества клиник и добыл уйму захватывающих кадров, но денежное вознаграждение, которое получил, не могло даже близко соперничать с громадной цифрой, которая значилась в гонорарной ведомости против фамилии устроителя кладбищенского спурта. Интерес к моей передаче не вырос ни на йоту. Счастливого озарения, каким стало приглашение в студию крематорской капельдинерши, не повторялось…
В порыве конкурентного азарта и стремлении отбросить начавшего опережать меня соперника, я истребовал из заключения серийного насильника-убийцу. Его отрядили в мое распоряжение, чтоб рассказал о секретах преступного ремесла. Целый день я катал уголовника в машине по городу и, сверяясь с выданными мне материалами следствия, воскрешал в памяти поднадзорного места, где им были совершены тягчайшие злодеяния. Операторы запечатлевали мимику душегуба, когда он оказывался в знакомой обстановке, а я зачитывал куски его же показаний на допросах. Погружаясь в прошлое, изверг заново переживал моменты исступленного счастья. С его желтоватым, маловыразительным, дынеподобным овалом происходили потрясающие метаморфозы: словно бы просверленные в кожуре отверстия ноздрей трепетали, надрезы губ растягивались в сладострастной улыбке, глаза сочились гнойным соком и сомнамбулически блуждали… Он испытывал почти катарсис и с видимым удовольствием анализировал особенности поведения жертв. Под занавес путешествия признался, что далеко не все его подвиги отражены в протоколах. Многое он утаил для личного пользования. «Чтоб было, что вспомнить бессонными ночами», — безмятежно улыбаясь, сказал он. Ибо то, что стало достоянием гласности, по его мнению, принадлежало уже не ему, а многим, всем. «Людям, обществу». Такое раздербаненное богатство не посмакуешь, оно захватано и залапано чужими грязными пальцами и замарано нечистыми помыслами. Я спросил: не согласится ли он выдать моей программе эксклюзив из потайных закромов? (Пообещав, что договорюсь с прокуратурой, и срок за откровенность не набавят). Он выторговал за эту услугу обед в китайском ресторане и оплаченные два часа пребывания в публичном доме. Где ухитрился прирезать одну из развлекавших его путан. Мне происшествие было на руку: операторы запечатлели и пропитанные кровью простыни, и то, как погибшую застегивают в черной полиэтиленовый мешок и выносят из вертепа, где она несколько минут назад весело хохотала и пила шампанское. Понятно, после столь эффектного хроникального вступления (анонс начал транслироваться сразу после совершения убийства) передача прокатила как по маслу и стяжала
