признательность миллионов. Но с фуфловичевскими маргинальными сюжетами все равно не сравнялась.
Преступник, вальяжно развалясь в кресле, неторопливо перечислял свои мокрые заслуги. Упомянул эпизоды, широко и подробно освещенные в прессе, а затем перешел к неизвестным страницам своей насыщенной биографии. Он сдержал слово и вывалил столько сокровенного, что я невольно заслушался. Например, о жертвах («так называемых» — ухмыльнувшись, уточнил он), укрывавших его от поисковых нарядов милиции, то есть по сути и не жертвах, не страдательной, а заинтересованной категории, поскольку они остались эротическим контактом более чем удовлетворены. Поясню для непонятливых: укокошивателя долго не могли поймать, потому что истомившиеся без мужской ласки женщины, несмотря на угрозу быть убитыми, не прочь были вновь залучить его в гости. Маниакальность и приверженность ножу и опасной бритве их не пугала и не смущала! Не охлаждали и излияния о многочисленных расправах, которыми он похвалялся! Его фотографии были расклеены по городу, но намерение обрести в постели радость пересиливало страх быть распоротой, как икряная семга или лососиха.
Когда убийца наконец замолчал, меня пронзило: как повела бы себя с ним моя ненаглядная? Страдание, видимо, отразилась на лице. Что не ускользнуло от руководства.
— Кому нужны переживания! — орал после эфира Гондольский. — Улыбайся! Этот твой маньяк такой юморной. Просто душка. Понарассказал смешного. И к тому же пришил потаскуху. Уписаться можно. Она-то надеялась получить мзду, а получила финку под ребра. Перо под лопатку! Я так и прыскал! А ты сидел мрачнее тучи. Что заботит? Какие-такие вселенские трагедии? Хмуришься, как крот на солнцепеке…
Не знал: нужно ли возражать? Это тоже был плохой признак: прежде не медлил, лез за словом в карман без проволочек.
Следовало ли удивляться: в межгалактическое пространство в составе смешанного женско-мужского экипажа зафиндилили не меня, а неохватную диетологиню и тельняшечного Захера, они сопровождали муляж огромной развернутой вдоль Млечного Пути заставки новой передачи Фуфловича «Мощам все возрасты покорны», наземную часть проекта доверили осуществлять пестрожилетному начальнику департамента перевозок (это он предоставил ракету для рекламного тура) и его пухло-пуховой внебрачной наложнице. С орбиты диетологиня и Захер взахлеб читали землянам вирши Фуфловича и главы написанного (абсолютно лысым) пестрожилетником романа «Волосы пускают корни», благодаря чему в парфюмерных бутиках, принадлежащих его спарринг-партнерше, ходко раскупались залежалые лосьоны с хной (и присовокупленные к флаконам допечатки тиражей бессмертного фуфловического бреда и произведений лысого хитрована). В следующую космическую эскадрилью был делегирован Гондольский. Он собственной персоной шагнул из корабельного люка в открытую безвоздушность и послал оттуда принципиально воздушный поцелуй всем, кто болеет за его любимый футбольный клуб «Тамерлан» (находящийся на содержании банка «Генерал») и сопереживает платформе новой политической партии «Несокрушимая и Неделимая», в связи с чем рекомендовал знатокам-библиофилам немедленно приобрести накарябанный Свободиным манифест этого политического движения, а также вышедшее из-под пера пигмея пособие по выращиванию кабачков и тыкв на балконах и лоджиях. После возвращения из межзвездного трафика обуглившийся под прямыми солнечными лучами жемчугофил выступил с инициативой сформировать бригаду покорителей Марса… В списке претендентов моя фамилия опять отсутствовала. Это был болезненный щелчок. Иначе как намеренным приравниванием к балласту сей вызывающий камешек в свой огород я расценить не мог.
Внимая рапортам об успехах космических одиссей и эфирно-полиграфическим ухищрениям, копил обиду. С какой стати оставался в тени и за бортом? Почему меня вычеркивали и выкидывали из состава будущих марсиан? Ведь носил прозвище «Луноход»! Негодуя, прикидывал: что могу противопоставить ущемлявшей тактике? В какую сторону должен двигаться, чтобы выйти из тупика? Завидовал (чего раньше не случалось). Становился нетерпим… Был готов перегрызть горло каждому, кто вставал поперек дороги. Хотел повторить и превзойти свой собственный успех. Не получалось.
Вариант прорыва выпростался сам собой.
Уехав за город, обдумывал ситуацию. Носился на лыжах, гонял на снегоходе.
Навестить меня явились не запылились Златоустский и Захер. Оба заверили: они ночей не спят, думают, как мне помочь, а пока наперебой хлопочут о включении моей кандидатуры в программу освоения Меркурия, тесть Златоустского якобы переговорил на самом верху и получил «добро» на мое подсоединение к предварительным центрифужным тренировкам.
На радостях сели выпивать. Словно бы невзначай пустобрехи завели беседу о моей девушке. (Однажды по неосторожности болтанул им о ней). Оба, с подозрительной синхронностью, принялись раздувать деликатную тему.
— Золотая жила! То, что надо! — восклицали они, поочередно и трясли в потных пожатиях мою ладонь.
Вслед за ними нагрянул Гондольский. Ничего не объяснив, впихнул меня в ожидавший у калитки черный «мерс», и мы помчали…
Машина затормозила возле дома на проспекте Свободы. Не дожидаясь лифта, Гондольский увлек меня вверх по лестнице. Дверь открыла жена гнома (с гладкой прической и в вязанной кофте) и шепотом сказала: муж спит, ночь он провел на заседании. По-видимому, Гондольский знал, на каком, поскольку важно кивнул. Мы проследовали на кухню, хозяйка налила нам кофе. Удалилась и вернулась, с торжественной интонацией (так батюшки в церквах возвещают «Христос воскрес!») провозгласив: «Проснулся!». Гуськом мы двинулись по сумеречному петляющему коридору. В спальне на огромной кровати потягивался и зевал тот, кого мы вожделели лицезреть, нос с посапывающими ноздрями, похожими на глубокие темные обволосненные тоннели, покоился самостоятельным прибором-приложением на отдельной подушке, черные крашеные волосы выбивались из-под колпака, небритый подбородок топорщился ежиной щетиной. Обстановка была спартанская: на полу валялись кипы пожелтевших пыльных газет, стояла казенного вида вешалка на ножке, на ней висели плащ, пиджак, брюки, зацепленные на крючок петелькой для продевания ремня, стояли гигантские черные ботинки с торчащими из них черными носками. Приподнявшись на огромном (как расстилавшаяся перед моим загородным коттеджем снежная равнина) ложе, Свободин сухим надтреснутым тоном заскрипел:
— Надо менять все! Зрители считают: их парят. Не отличают документа от театральной постановки, это касается даже визитов президента за границу!
Срывавшиеся с уст шефа тирады Гондольский торопливо заносил в блокнот.
— Не верят в нескончаемые рауты, переговоры, перестрелки, бронированные лимузины, галстуки, шампанское, декольтированные туалеты и полагают: длится бесконечный сериал, артисты исполняют роли мэров, пэров, сэров, англетэров, — продолжал Свободин. — С этим надо кончать! — визгливо выкрикнул он и, отбросив ночной колпак, нахлобучил на голову подушку.
Пока он вслушивался в то, что, возможно, доносилось из ее раздутых наушников-мембран, не постучав, вошла жена и протянула ему телефонную трубку. Тролль попросил нас отвернуться, вылез из кровати (краем глаза я заметил нечто огромное и волосатое, хоботом покачивавшееся у него между ног), натянул брюки и вдел ноги, как в стремена, в громадные ботинки, шаркая, вышел в соседнюю комнату, откуда в течение получаса доносилось: «Исполним!», «Покажем!», «Обещаю!», «Вестимо», «Спасибо за доверие!»
Возникнув перед нами с порозовевшими щеками и в крайнем возбуждении, он процедил:
— Борьба не на жизнь, а на смерть.
После чего продиктовал список обязанных прибыть на вечернюю сходку активистов, явку назначил в загородном краеведческом музее. Заведовала им вдова почившего академика-ядерщика, который (незадолго до кончины) спутался с молоденькой аспиранткой и послал престарелую супругу подальше. Законная вдова, радуясь, что изменщик откинул копыта, не успев зарегистрировать новый брак (и опасаясь, как бы молодая соперница все же не оттягала дачу), срочно перепрофилировала хибару в усадьбу- мемориал. Трясясь от злобы к благо(не)верному, искренне ненавидя стрекозла за то, что обрек ее на унизительное прозябание, она водила по отсыревшим комнатам экскурсии и воздавала хвалу выдающемуся ученому-исследователю.
Квотированную вечерю почтил присутствием некто, чье существование я подразумевал. Невиденный
