нового премьер-министра, пользующегося поддержкой большинства в палате общин; в феврале 1918 г. такой альтернативной кандидатуры просто не существовало. Для того чтобы сплотить страну, Асквит был слишком нерасторопен, Бальфур чересчур независим, Карсон чересчур тесно связан с делами Северной Ирландии. Черчилль был скомпрометирован Дарданеллами, Чемберлен — Месопотамией. Керзону и Милнеру недоставало народной поддержки, и в любом случае оба находились, словно в темнице, в палате лордов. Единственной более-менее приемлемой заменой являлся Бонар Лоу, но он отказывался предать премьер- министра. За все шесть лет своего премьерства Ллойд Джордж не находился в большей безопасности, нежели в тот момент.
В оставшиеся месяцы войны король терпел одну неудачу за другой. До этого он долго сопротивлялся рекомендации Ллойд Джорджа присвоить звание пэра сэру Максу Эйткену, считая, что его деятельность «не заслуживает столь высокого признания», и уступил только под сильным давлением премьер-министра и Бонара Лоу. Теперь же Ллойд Джордж, назначив новоиспеченного лорда Бивербрука министром информации, добивался, чтобы тот вошел и в состав кабинета в качестве канцлера герцогства Ланкастерского. Как указывал Стамфордхэм, герцогство «является личной собственностью монарха, что подразумевает наличие у короля с его канцлером более близких отношений, нежели с большинством министров». Ллойд Джордж на это ответил, что Бивербрук «первоклассный бизнесмен и будет хорошо управлять герцогством». Король, таким образом, вынужден был смириться с назначением канадского авантюриста на один из самых древних постов королевства. Через несколько недель принадлежавшая Бивербруку «Дейли экспресс» раскритиковала короля за визит принца Уэльского к папе римскому. На самом деле король был против этой поездки, однако министр иностранных дел на ней настоял. Несправедливые нападки, да еще со стороны газеты, принадлежащей одному из членов кабинета, стали для короля двойным унижением, причем безо всякой компенсации.
16 апреля 1918 г. Стамфордхэму были даны указания выразить Ллойд Джорджу два отдельных протеста. Один из них касался увольнения с поста начальника штаба ВВС сэра Хью Тренчарда, фактического создателя Королевских военно-воздушных сил, второй — замены британского посла в Париже лорда Берти на лорда Дерби. Ни в том, ни в другом случае премьер-министр, против обычной практики, не стал советоваться с королем. Георг узнал об увольнении Тренчарда из газет, а о судьбе Берти — по телефону, незадолго до того, как известие о его смещении стало известно широкой публике. Секретарь с Даунинг-стрит извинился за допущенную неучтивость, объяснив ее тем, что премьер-министру приходится работать двадцать один час в сутки. Это был вполне благовидный предлог. Перемены в Лондоне и Париже совпали по времени с последней отчаянной попыткой Германии прорвать оборону союзников на Западном фронте. Наступление немцев оказалось настолько успешным, что Хейг вынужден был издать знаменитый приказ, в котором говорилось: «Прижавшись спиной к стене и веря в справедливость нашего дела, каждый из нас должен сражаться до конца». Для своих протестов Стамфордхэм выбрал не самое лучшее время.
Сам Ллойд Джордж был к ним глух. Ханки он заявил, что «очень разозлился и дал Стамфордхэму резкий отпор, сказав ему, что король поощряет мятеж, поддерживая этих офицеров, Тренчарда и Робертсона, от которых правительство решило избавиться».
Не смог также король предотвратить и насильственную отставку Берти и замену его на Дерби, которого Ллойд Джордж желал удалить из военного министерства. Хотя Дерби был его старым другом, король все же опасался (как оказалось, напрасно), что тот не обладает необходимыми качествами для такого ответственного поста. В противоположность ему Берти за тринадцать лет пребывания в Париже создал себе безупречную репутацию. Роберт Ванситтарт, в молодости служивший под его началом, писал:
«Раз или два в неделю он подкручивал свои седые усы, напяливал цилиндр — непомерно высокий, с узкой ленточкой внизу — и величественной походкой направлялся на Кэ д’Орсе,[88] где с немыслимой ни доселе, ни после откровенностью беседовал с тогдашним министром иностранных дел. Он заставлял всех почувствовать, что нет лучше занятия, чем быть послом Его Британского Величества в Париже».
Хотя Берти бегло говорил по-французски, в его речи чувствовался английский акцент. Когда его спрашивали об этом, он отвечал: «С’ау pour montray que j’ai la flotte anglayse derriere moi».[89] Весьма запоминающимися были и его замечания, и шутки, касающиеся собственных сотрудников. Так, например, одного пэра, отличавшегося исключительной скромностью, он однажды утром сочувственно спросил: «Ну что, милорд, Вы оставили ее полумертвой?» — а увидев сотрудника посольства, страдающего от простуды, поинтересовался, не переспал ли он с вымокшей женщиной. Существовавшие до войны опасения короля относительно привязанности дипломата к республиканской Франции, постепенно уступили место восхищению. В 1917 г. по настоянию Жюля Камбона, французского посла в Лондоне, также весьма своеобразного человека, он сумел убедить правительство не отзывать надежного, опытного и хорошо информированного Берти, однако год спустя тот был внезапно сменен на Дерби. Король не смог ни спасти его, ни хоть как-то смягчить удар, пожаловав ему титул графа: Ллойд Джордж настоял на своем, уверяя, что по своим заслугам Берти якобы достоин повышения лишь на одну ступень — с барона до виконта. Даже по такому пустяковому вопросу король не смог одержать верх в противостоянии с жестким премьер-министром.
За четыре года войны король только один раз сумел убедить Ллойд Джорджа изменить позицию по важному политическому вопросу. По иронии судьбы это оказался самый странный поступок монарха за все годы его царствования — он обрек на смерть своего верного Союзника и горячо любимого кузена.
«Страшно похож на герцога Йоркского, только очень худого — точно его копия», — писала о царе Николае одна из придворных дам королевы Виктории во время его визита в Балморал в 1896 г. Однако будущего короля Георга V и его русского кузена, сына сестры королевы Александры, объединяло не только внешнее сходство. Хотя они встречались лишь изредка, когда члены европейских династий собирались на семейные торжества или на похороны, их взаимная привязанность была вполне искренней. Из Санкт- Петербурга, куда в 1894 г. герцог Йоркский прибыл на свадьбу Николая с другой его кузиной, принцессой Аликс Гессенской, он писал королеве Виктории: «Ники относится ко мне чрезвычайно доброжелательно, со мной он все тот же милый мальчик, каким был всегда, и по любому вопросу разговаривает со мной чрезвычайно откровенно». Доброе отношение молодого царя сохранилось даже после его визита в Балморал, где под холодным дождем он не подстрелил ни одного оленя, зато оставил слугам королевы
«Дурные вести из России: в Петрограде [так с 1914 г. назывался Санкт-Петербург] действительно началась революция, некоторые гвардейские полки взбунтовались и убили своих офицеров. Восстание направлено не против царя, а против правительства».
Через два дня от сэра Джорджа Бьюкенена, британского посла в Петрограде, он узнал, что Николая заставили подписать отречение. «Я в отчаянии», — записал его кузен. Анализ причин падения царя выходит за рамки данной книги; ограничимся лишь кратким резюме, сделанным Ллойд Джорджем:
«Добродетельный и действовавший из лучших побуждений, монарх несет прямую ответственность за режим, погрязший в коррупции, праздности, разврате, фаворитизме, зависти, низкопоклонстве, идолопоклонстве, некомпетентности и измене, — средоточии всех тех пороков, которые привели страну к чрезвычайно скверному управлению и в конце концов к анархии».
На известие об отречении царя как король, так и премьер-министр отреагировали весьма импульсивно. Король направил кузену сочувственную телеграмму: «События прошедшей недели глубоко
