прибавилось храбрости, добавил: – Ладно-ладно, засунь под кровать.
Аполлон сунул канистру под кровать Алексея Степановича, подошёл к окну, посмотрел в него. Затем взглянул на часы.
– Смеркается, – сказал он. – Никита Николаевич, идите сюда.
Директор подошёл к Аполлону, посмотрел вслед за ним в окно.
– Вы уже можете выходить. Посидите пока вон на той скамейке, – Аполлон указал рукой в окно. – Подождёте, пока в нашем окне погаснет свет. Тогда сразу – под дверь…
– А как я узнаю наше окно? Их же, этих окон…
– А вы на подоконник поставьте что-нибудь.
– Точно… Поставлю свой портфель, его-то я узнАю.
Поставив на подоконник свой портфель, Никита Николаевич направился к двери.
Уже выходя, он обернулся.
– Только пусть хорошенько стемнеет. Темнота – друг молодёжи, – процитировал он со смешком слышанную где-то мудрость.
Аполлон сочувствующе посмотрел на исчезающую за дверью спину Никиты Николаевича. 'Тоже мне молодёжь'.
Глава XXXVIII
Аполлон посмотрел на часы. Было без шести минут десять. Он вышел в коридор. И как раз вовремя – из своего номера выходила Людмила Николаевна.
– Добрый вечер, Аполлон, – соблюдая конспирацию, сказала она официальным тоном.
– Добрый вечер, Милочка, – с нежнейшей улыбкой ответил ей Аполлон, вызвав тем самым на её лице некоторое замешательство.
Он поспешил развеять её недоумение и свести на нет опасения, беря её за руку и втаскивая в свой номер.
– Я один, Милочка, – прошептал он ей при этом.
Уже в номере, закрыв дверь, он страстно обнял Людмилу Николаевну.
– У нас есть пару часиков. Наши шефы разбрелись по своим знакомым.
На лице Милочки изобразилась неподдельная радость.
– Ну, Алексей Степанович, – произнесла она с ударением на 'ну', – знаю я, какой у него тут друг- приятель. Ох, узнает его Тоня, она ему даст приятеля!
– Да что ты, в самом деле, Милочка! – воскликнул Аполлон. – Пусть сбросит немного напряжение после трудов праведных.
Он приник губами к её губам, не давая тем самым продолжать разговор в чисто женском русле. Милочка ответила на его выпад охотно и страстно, и, обняв за талию, потащила на кровать.
– Это ведь твоя? – спросила она, когда они уже сидели на постели.
Аполлон кивнул:
– Ты поразительно догадлива.
– Ты прелесть, Аполлоша! – с материнской нежностью посмотрела на него она. – Тут и догадываться нечего. Мой шеф всегда возле двери располагается – в демократию всё играет… как слон в посудной лавке. В гуще народа, как он выражается… А на той, – она кивнула на кровать Никиты Николаевича, – галстук твоего шефа валяется.
С этими словами она принялась страстно обнимать и лобызать Аполлона, приговаривая:
– Аполлоша… Мой мальчик… Ух, так бы и съела всего тебя… Прелесть ты моя…
Видя, что Милочка взяла бурный старт, Аполлон, дабы направить развитие событий по намеченному плану, сказал, высвобождаясь из её объятий:
– Пойдём на ту кровать, Милочка, а то эта скрипит сильно.
– Да? Что-то я не заметила, – проворковала она.
Её объёмистая задница запрыгала по постели, и вслед за этим она вновь попыталась заключить Аполлона в объятия.
Но в этот самый момент в коридоре послышался какой-то неясный шум, вслед за этим от сильного удара снаружи широко распахнулась дверь, стукнувшись о спинку кровати, и в комнату буквально ввалился… Алексей Степанович.
Вид у него был во всех смыслах потрясающий, или потрясный: левый глаз украшал свеженький малиновый фингал, изо рта пузырились слюни, помятый пиджак с надорванным рукавом был без единой пуговицы и испачкан в извёстке и в какой-то бурой грязи. И при всём при этом замминистра еле стоял на ногах, придерживаясь рукой за стену и тупо пялясь себе под ноги.
У Милочки оказалась отменная реакция: не успел ещё Алексей Степанович перевалить за порог, как она уже лежала за спиной у Аполлона. Аполлон поспешно прикрыл её ноги и венчающий их остальной роскошный организм, и оторопело уставился на заместителя министра.
Тот с треском захлопнул дверь и как лунатик, ничего не видя вокруг себя, и ничего не соображая, принялся с остервенением стаскивать с себя одежду, выкрикивая при этом не то с обидой, не то со злорадством, не то с удивлением одну единственную фразу:
– Муж…объ-елся груш…
Причём каждый раз получалось так, что, произнося 'объелся', он не забывать громко икнуть после первого слога.
Оставшись в одних трусах, он на четвереньках полез под кровать, с трудом вытащил из-под неё канистру и открутил пробку. Не в силах приподнять десятикилограммовый сосуд с пола, он сам растянулся на животе на полу и, наклонив ёмкость, припал ртом к горлышку.
Глядя на него, Аполлон непроизвольно скривился.
В горле Алексея Степановича раздалось бульканье, и когда он отпал от канистры, вставшей на донышко, то бешено завращал глазами, судорожно хватая ртом воздух, как рыба на берегу.
Напуганный возможностью летального исхода, Аполлон вскочил с кровати, схватил со стола графин, подскочил с ним к Алексею Степановичу, и стал торопливо вливать в его широко раскрытый рот содержимое графина.
Алексей Степанович сделал несколько глотков, захлебнулся, ещё пуще прежнего вытаращился – прямо как живой рак, и покраснел, как варёный, делая судорожные вдохи и вяло цепляясь руками за рубашку спасителя.
До изумившегося поначалу спасителя, наконец, дошло, что он влил в несчастного дополнительную порцию спирта. Он лихорадочно освободился от захвата, подскочил к столу и схватил вазу с цветами. Цветы полетели на пол, и, подскочив к мученику, Аполлон, наконец-то, начал вливать в его пузырящуюся пасть живительную влагу.
Алексей Степанович, жадно глотая желтоватую жидкость, ухватился рукой за вазу и привстал, непонимающе тараща глаза.
Удостоверившись, что опасность миновала, Аполлон поставил пустую вазу на стол и поднял с пола Алексея Степановича. Тот, глупо улыбаясь, и пытаясь покровительственно похлопать Аполлона по щеке, промямлил:
– Муж… объ-елся груш… Муж… объ-елся груш…
– Объелся, объелся, – подтвердил Аполлон, укладывая высокое начальство в кровать.
Но Алексей Степанович оттолкнул его, и уже без всякой посторонней помощи плюхнулся в постель, уткнувшись головой в подушку и отставив кверху задницу.
Аполлон набросил на него одеяло и вернулся на свою кровать. Милочка затаилась, укутавшись с головой в одеяло. От прикосновения Аполлоновой руки она вздрогнула.
– Готов, – тихо произнёс Аполлон. – Не бойся, он уже дрыхнет.
