беседовать между собой каждый раз, когда Кваффл летит в его сторону.
Он вскочил и в беспокойстве двинулся к окну, вглядываясь в темноту.
— Знаешь, Квиддитч — единственная вещь, ради которой здесь стоило оставаться.
Гермиона бросила на него суровый взгляд.
— У вас скоро экзамены!
— Я ж тебе говорил уже, мы не беспокоимся из-за Т.Р.И.Т.О.Н. ов, — ответил Фрэд. — С Батончиками уже закруглились, мы поняли, как избавляться от фурункулов, всего пара капель акнерысовой настойки и готово, Ли нас надоумил.
Джордж широко зевнул и безутешно уставился в затянутое тучами ночное небо.
— Не знаю, захочу ли я вообще смотреть их матч. Если Захариас Смит обыграет нас, то я вполне могу покончить с собой.
— Лучше будет покончить с ним, — решительно бросил Фрэд.
— В этом вся беда Квиддитча, — рассеянно произнесла Гермиона, снова перегнувшись через Рунический перевод. — Он провоцирует все эти раздоры и напряжение между Колледжами.
Она оглянулась в поисках своего экземпляра «Шпельмановского слогового словаря» и заметила, что Фрэд, Джордж и Гарри уставились на нее со смешенным выражением презрения и недоверия на лицах.
— Ну да! — выпалила она. — Это всего лишь игра, разве нет?
— Гермиона, — Гарри покачал головой. — Ты осведомлена в чувствах и таких делах, но ты понятия не имеешь о Квиддитче.
— Может и нет, — мрачно бросила она, возвращаясь к переводу. — Но, по крайней мере, моя радость не зависит от вратарских способностей Рона.
И хотя Гарри скорее бы прыгнул с Астрономической башни, чем согласился с нею, после игры, которую он увидел в следующую субботу, он бы поставил сколько угодно галлеонов, чтобы вообще забыть о Квиддитче.
Единственная хорошая вещь, которую можно сказать о том матче состояла в том, что страдание Гриффиндорских болельщиков продолжалось всего двадцать две минуты. Трудно было сказать, что хуже — почти поровну распределились: четырнадцать забитых Рону голов, Слопер, упустивший Нападалу, но заехавший Анжелине битой по челюсти, или Кирк, визжащий и заваливающийся с меты всякий раз, когда Захариас Смит взмывал к нему с Кваффлом. Чудо состояло в том, что Гриффиндор отстал всего на десять баллов: Джинни удалось выхватить Проныру прямо из-под носа Хуффльпуффской Ищейки Саммерби, так что финальный счет был двести сорок — двести тридцать.
— Круто поймала, — подбодрил Гарри Джинни, вернувшись в комнату отдыха, атмосфера в которой больше всего походила на самые мрачные похороны.
— Мне повезло, — пожала она плечами. — Проныра оказался не самым быстрым, да и у Саммерби простуда, он чихнул и закрыл глаза в самый неудачный момент. По любому, как только ты вернешься в команду…
— Джинни, у меня пожизненный запрет.
— Запрет у тебя только на то время, пока в школе Умбридж, — поправила его Джинни. — В это вся разница. Короче, когда ты вернешься, я думаю попробоваться на Охотника. Анжелина и Алисия в будущем году закончат школу, а я в любом случае предпочитаю забивать голы, чем выискивать.
Гарри оглянулся на Рона, скорчившегося в углу гостиной, уставившись на свои колени с зажатой в руке бутылкой усладэля.
— Анжелина по-прежнему не хочет позволить ем уйти, — сказала Джинни, словно прочитав Гаррины мысли. — Говорит, будто знает, что он еще врубится что к чему.
Гарри нравилось доверие, демонстрируемое Анжелиной Рону, но с другой стороны, он думал, что будет гораздо любезнее позволить ему уйти из команды. Рон мог крепиться только до следующего громогласного куплета «Уизли — наш король», с превеликим смаком распеваемого Слизеринцами, ставшими теперь несомненными фаворитами на получение Квиддитчного Кубка.
Фрэд с Джорджем ошивались поблизости.
— У меня еще осталась совесть, чтобы не издеваться над ним, — сказал Фрэд, оглядев с ног до головы впавшего в уныние Рона. — Помните… когда он пропустил четырнадцатый…
Он бешено забарахтал руками в воздухе, словно плыл по-собачьи.
— …ладно, припасу это для вечеринок.
Вскоре Рон поплелся спать. Из уважения к его чувствам, Гарри немного выждал, прежде чем самому пойти в спальню, так что, если Рону хотелось, он мог бы притвориться уже спящим. И, разумеется, когда Гарри, наконец, вошел в комнату, Рон храпел немного громче того, что сошло бы за правдоподобность.
Гарри улегся в постель, размышляя о матче. Взгляд со стороны приводил его в сильнейшее замешательство. Он был приятно удивлен игрой Джинни, но понимал, что будь он на ее месте, то поймал бы Проныру быстрее…был момент, когда тот трепетал крылышками как раз возле коленки Кирка; если бы Джинни не колебалась, то могла бы выцарапать победу для Гриффиндора.
Умбридж сидела несколькими рядами ниже Гарри с Гермионой. Несколько раз она украдкой поворачивалась, чтобы взглянуть на него, и ее жабий рот расплывался в злорадной улыбке. Воспоминания об этом заставляли Гарри лежа в темноте сгорать от гнева. Спустя несколько минут, он, однако, вспомнил, что ему неплохо было бы перед сном освободить разум от всех эмоций, о чем Снэйп наставлял его каждый раз по окончании занятий Окклюменцией.
Он попробовал раз или два, но мысли о Снэйпе поверх воспоминаний об Умбридж только усугубили его дурное настроение, и он поймал себя на мысли о том, как ненавидит эту парочку. Постепенно храп Рона сменился на глубокое размерянное сопение. У Гарри заснуть так просто не получилось; его тело устало, но мозги еще долго не могли успокоиться.
Ему снилось, что Невилл и профессор Спаржелла вальсируют по Комнате по Требованию, а профессор МакГонаголл подыгрывает им на волынке. Он весело понаблюдал за ними некоторое время, а затем отправился разыскивать остальных членов АД.
Но, покинув комнату, он оказался лицом к лицу не с гобеленом Барнабаса Придурковатого, а с факелом, горящим в своем держателе на каменной стене. Он медленно повернул голову налево. Там, далеко в конце закрытого перехода была простая черная дверь.
Со все более нарастающим возбуждением Гарри направился к ней. У него было странное чувство, что на этот раз ему наконец повезет, и он найдет способ открыть ее… он был всего в нескольких футах от нее, когда с сильно колотящимся сердцем увидел пробивающуюся справа полоску бледно-голубого света…дверь была приоткрыта…он протянул руку, чтобы распахнуть ее пошире и…
Рон громко, неподдельно с прихрюкиванием всхрапнул, и Гарри резко проснулся с правой рукой, вытянутой в темноту прямо перед ним, чтобы открыть дверь, находящуюся в сотнях миль отсюда. Он позволил руке безвольно упасть, чувствуя одновременно и разочарование и собственную вину. Он знал, что не должен был даже смотреть на эту дверь, но в то же время сгорал от любопытства — что же скрывается за ней, и, конечно же, не мог сдержать досаду на Рона… если б только тот смог придержать свой всхрап всего на одну минуту.
В понедельник утром они вошли в Большой Зал как раз в тот момент, когда прибыли почтовые совы. Гермиона была не единственной, кто с нетерпением ждал «Ежедневного Пророка»: почти каждый страстно жаждал новых известий об Упивающихся Смертью, которых, несмотря на то, что постоянно видели, поймать все еще не смогли. Она дала доставочной сове нут и быстро развернула газету, Гарри преспокойно пил апельсиновый сок; он, получивший за весь год одну записку, был уверен, что первая сова, бухнувшаяся возле него на стол, несомненно ошиблась.
— Ты к кому это? — спросил он, медленно убрав апельсиновый сок в пределы недосягаемости совиного клюва и наклонившись, чтобы прочитать имя и адрес получателя:
Гарри Поттеру
Большой Зал
Школа Хогвардс
Нахмурившись, он потянулся за письмом, но тут три, четыре, пять, а то и больше, сов спланировали вниз, всеми возможными способами пытаясь устроиться, топчась по маслу, рассыпая лапами соль в
