психологии'[2046], то князь Мышкин в 'Идиоте' — это лишь 'идеалистическая абстракция'[2047], в 'Селе Степанчикове' — 'странные, причудливые характеры'[2048], а в 'Весах' они 'лишены логики'[2049]. Некоторые критики считают, что в последних романах преобладают 'чистая психиатрия и патология'.
В результате облик Достоевского в немецкой критике как бы раздваивается: с одной стороны — создатель гениального 'Раскольникова', с другой — автор 'слабых' романов; с одной стороны — петрашевец, с другой — противник либерального движения. И в этой связи легенда о двух Достоевских, возникшая в Германии в 80-е и 90-е годы, приобретает определенный смысл.
В 1889 г. в журнале 'Die Gesellschaft' было помещено следующее объявление:
'В издательстве С. Фишера появились два интересных новых романа 'Вечный муж' и 'Игрок (повесть из курортной жизни)' популярного русского романиста Федора Достоевского, которого, однако, не следует путать со знаменитым автором 'Раскольникова''[2051].
Трудно судить, насколько широко было распространено это заблуждение. Но тот факт, что журнал мюнхенских натуралистов не был одинок, подтверждает рецензия фон Базедова (1890). Она начинается также с предостережения не путать 'современного Федора Достоевского' с 'классиком Федором Михайловичем Достоевским', гениальным создателем 'Раскольникова', причем, если последнего уже нет в живых, то первый еще здравствует[2052]. Но главное в том, что 'два' Достоевских в рецензии прямо противопоставлены друг другу.
Упрекая Федора Достоевского за неясный стиль ('Село Степанчиково', 'Хозяйка'), рецензент ставит вопрос:
'…может ли путаность и неясность, если даже она лежит в природе изображаемых явлений, быть художественной?'
И отвечает:
'Нет'.
И это решительное 'нет', по мнению критика, убедительно подтвердил Федор Михайлович Достоевский в своем 'Раскольникове'[2053].
Последний роман Достоевского 'Братья Карамазовы' в целом также не нашел признания в немецкой критике рассматриваемого периода. Цабель считал его самым слабым произведением романиста. Он даже выражает что-то вроде удовлетворения от того, что роман остался незавершенным.
Более объективный, хотя и сдержанный отзыв о нем дал Рейнгольд:
'Это глубоко продуманное произведение, в котором автор изложил свою христианскую, пропитанную мистицизмом философию, политическое кредо и самый интимный свой личный опыт'[2054].
'Религиозный элемент', по его словам, 'играет в романе основную роль'[2055]. Если Рейнгольд не приемлет религиозную концепцию Достоевского как 'националистическую, с оттенком мистико- идеалистической спекулятивности'[2056], то с иных позиций оценивает ее М. Неккер. Он полагает, что 'идеал бога' нужен Достоевскому как опора 'нравственности вообще' [2057]. Вопреки общему мнению, рецензент убежден, что в 'Братьях Карамазовых' писатель остается реалистом, но реалистом, для которого 'эмпирическая данность' не является 'единственным критерием истины'[2058]. По характеру изображения представителей русского общества 'Братья Карамазовы' чем-то напоминают ему романы Золя[2059]. В статье оспаривается также точка зрения на композицию как 'слабейшую сторону таланта Достоевского'. Критик восхищается 'искусством композиции, теми изобретательными и сложными средствами, на которых он строит действие'[2060].
'Достоевский повествует своеобразно, изобретательно и захватывающе'[2061].
Упрек в 'несовершенстве формы' адресовался Достоевскому в эту пору довольно часто (что было видно уже из откликов на 'Раскольникова'). Отдельные критики настаивали на том, что в произведениях Достоевского 'больше правды, чем красоты'[2062]. Среди них, в частности, был Цабель. Резкую отповедь этим критикам дал Рейнгольд. Он называет их 'педантами', которые 'навязывают художнику свои собственные эстетические критерии'[2063]. 'Достоевский, — пишет он, — был борец, новатор, трибун, он владел пером как мечом, а от него требуют совершенства формы! Писатель не щадил своих сил, жертвовал себя идее, а господа Цабель, Шмидт, Шульц и Мюллер теряют самообладание только потому, что он где-то нарушил предписания эстетики'[2064].
Нашлись в Германии критики, которые с неменьшим темпераментом (хотя и с иных позиций) поддержали позицию Рейнгольда. 'Если такой художник, как Достоевский, — утверждал, например, Л. Берг, — не владел формой, то он мог и даже должен был ею не владеть! Ибо еще нет формы для этого содержания, нет наименования тому, что он увидел в безднах человеческой души!'[2065]
Впрочем, хотя оба критика по своему правы, нельзя не отметить, что как одному, так и другому художественное своеобразие писателя в целом осталось непонятным.
'Натурализм — это признание современного человека', — справедливо утверждает немецкий исследователь (ГДР)[2066]. В глазах натуралистов Достоевский был одним из тех писателей, кто дал формулу нового человека. Глубоко ощущавший положение вещей в современном мире, он сделал это, по убеждению натуралистов, со всей страстью, с небывалой внутренней силой. Не случайно в их статьях он нередко сравнивается с Шекспиром. 'Такие писатели, как Достоевский и Шекспир, — пишет Л. Берг, — стоят как бы на вулкане; отсюда проистекает состояние беспокойства, стремительного движения и беспрестанного потрясения, в котором они пребывают. Никто из писателей современного мира, кроме этих двух, не был так глубоко взволнован, так сильно потрясен изнутри. Как будто на самом деле, вся природа возмущена до основания, как будто на самом деле расшатался мир'[2067].
Великий реалист и великий психолог — таким приняли Достоевского немецкие натуралисты. Однако в восприятии Достоевского натуралистами была известная ограниченность, вызванная спецификой данного литературного направления. Натуралисты по-своему трактовали реализм. Они понимали его как внешнее правдоподобие, как копирование отдельных и разрозненных кусков действительности. В результате сложный и противоречивый реализм Достоевского оказался в их трактовке упрощенным, все поздние романы с их усложненной картиной мира остались непонятыми. Внимание натуралистической критики привлекли лишь те произведения Достоевского, в которых первым планом была изображена конкретная социальная среда ('Преступление и наказание', 'Записки из Мертвого дома') и которые, кстати сказать, были выдержаны в традиции русской 'натуральной школы'. Ограниченность была присуща и натуралистическому понятию 'психологизм'. Современный человек интересовал натуралистов, в первую очередь, как продукт среды и определенных условий, которые, по их убеждению, и формировали его психику. Сознание индивида они объясняли скорее через конкретный быт, нежели через общественное бытие. С этих позиций натуралисты и восприняли героя Достоевского. Преступление Раскольникова, по их общему мнению, было обусловлено влиянием среды. Истинные же причины преступления Раскольникова, понять которые можно лишь рассмотрев их на самом широком фоне российской действительности, так и не были ими раскрыты. Показательно, что 'теория' Раскольникова о неравенстве людей — характерное порождение
