Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

type='note'>[2111] Правда, и утверждение Ницше о том, что до 1887 г. он не знал даже имени Достоевского, также вызывает сомнение, если учесть его окружение: сначала Р. Вагнер с его обширными русскими знакомствами, потом Мальвида фон Мейзенбуг — воспитательница детей Герцена, Ольга Герцен и, наконец, Лу Саломе, которая позже много писала о русской литературе в немецкой прессе. К тому же Ницше вообще проявлял определенный интерес к русской литературе. В его личной библиотеке были сочинения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Г. Данилевского[2112]. Поэтому вполне можно допустить, что Ницше так или иначе слышал о Достоевском. В подтверждение тому сошлемся на курьезный факт, приведенный в статье немецкого слависта В. Геземана, где, кстати, наиболее полно представлены свидетельства Ницше о Достоевском. В 1886 г. в швейцарском журнале 'Bund' была опубликована упоминавшаяся ранее рецензия Видмана на книгу Ницше 'По ту сторону добра и зла'. Под эпиграфом, взятым из 'Подростка', стояло имя его автора. Этого Ницше не заметил, хотя статью Видмана он хорошо знал[2113]. Однако эти соображения частного порядка не дают никаких оснований предполагать более раннее знакомство Ницше с творчеством Достоевского.

Письма Ницше к Овербеку (23 февраля 1887 г.) и к П. Гасту (7 марта 1887 г.) свидетельствуют о том, что первыми произведениями Достоевского, им прочитанными, были 'Записки из подполья' и 'Хозяйка' (озаглавленные во французском переводе соответственно 'Лиза' и 'Катя'). Со своей стороны Овербек рекомендует Ницше 'Униженных и оскорбленных' — единственную книгу Достоевского, которую он знает, и посылает ему ее во французском переводе.

'Униженных и оскорбленных' Ницше читал, будучи в Сильс-Мария, что подтверждает гостившая у него в это время Мета фон Салис-Маршлинс:

'Там он читал такие книги, как 'Бабье лето' Штифтера и 'Humilies et offenses''.

Причем последнее, как якобы признался ей Ницше, 'с глазами, полными слез'[2114]. В переписке, в некоторых работах немецкого философа довольно часто упоминаются 'Записки из Мертвого дома', с которыми он познакомился по французскому переводу[2115] с предисловием Вогюэ, откуда почерпнул также биографические сведения о русском писателе[2116] .

По письмам Ницше можно кроме того заключить, что ему в какой-то мере были знакомы 'Рассказы' Достоевского ('Хозяйка', 'Елка и свадьба', 'Белые ночи', 'Мальчик у Христа на елке', 'Честный вор'), вышедшие в 1886 г. в переводах В. Гольдшмидта, о качестве которых он высказывался резко неодобрительно[2117].

Роман 'Преступление и наказание' Ницше упоминает дважды. В одном случае он назван 'последним произведением Достоевского'[2118] в полемической реплике в адрес брошюры К. Блайбтроя, где упоминается лишь единственное произведение Достоевского — 'Преступление и наказание'[2119] .

В 1888 г. Ницше сообщает одному из своих корреспондентов:

'Французы инсценировали главный роман Достоевского'[2120].

И здесь речь идет, несомненно, о 'Преступлении и наказании', поставленном в том же году в парижском театре 'Одеон'. Вероятно, Достоевского — автора 'Раскольникова' — имеет в виду Ницше, когда, касаясь последнего романа П. Бурже ('Андре Корнелис'), он замечает, что тому 'дух Достоевского не дает покоя'[2121]. Следует все же отметить, что приведенные свидетельства подтверждают лишь осведомленность Ницше об этом романе, но никак не доказывают, что он его читал.

В зарубежной критике широко распространена версия о знакомстве Ницше с романом 'Идиот'. Поскольку этот вопрос связан с другим — о воздействии Достоевского на Ницше, он будет рассматриваться в другом месте.

Большинство критиков справедливо сходятся на том, что Ницше не знал поздних романов Достоевского — 'Подростка', 'Бесов' и 'Братьев Карамазовых'. В оппозиции к общему мнению оказался чешский автор Б. Трамер. Не считаясь с фактами, он утверждает, что Ницше знал всего Достоевского, но скрывал это. Свою версию Трамер неубедительно мотивирует словами Заратустры: 'Я — странник, давно идущий по стопам твоим!', видя в них завуалированную апелляцию Ницше к Достоевскому-учителю[2122].

В 'Сумерках кумиров' Ницше писал:

'Достоевский принадлежит к самым счастливым открытиям в моей жизни… '[2123]

Роман 'Униженные и оскорбленные' вызывает у него 'глубочайшее уважение к Достоевскому-художнику'[2124]. Важно, однако, подчеркнуть, что художник для Ницше — нечто несравненно большее, чем писатель и чем любой человек искусства. Художник в его философии — понятие узловое и весьма специфическое. Это — гений, преисполненный первородной творческой мощи, которая возносит его над действительностью к горним высотам эстетической свободы 'по ту сторону добра и зла'. Понятие для Ницше настолько же эстетическое, насколько и философское, ибо он рассматривает искусство как единственную жизнеутверждающую силу. 'Наша религия, мораль, философия, — говорится в 'В воле к власти', — представляют собой формы decadence человека. Противоположное направление — искусство! '[2125]

Своей эстетике Ницше противопоставляет творчество Золя и Гонкуров.

''Изучение' в соответствии с природой кажется мне дурным признаком: оно порождает зависимость, слабость, фатализм. Падать ниц перед petits faits[2126]недостойно подлинного художника'[2127].

Казалось бы, Ницше прав, отмечая известный объективизм, фактографичность у французских писателей.

Но суть его возражений не в этом, что выясняется из следующих слов:

'Изображать самые ужасные и сомнительные вещи — это уже есть проявление инстинкта власти и величия художника: он их не боится… Пессимистического искусства нет… Искусство утверждает… А Золя? А Гонкуры? То, что они изображают, отвратительно: но они делают это из пристрастия к отвратительному…'

Вряд ли можно сомневаться в том, что под 'пристрастием к отвратительному' Ницше имеет в виду пристрастное отношение к социальной действительности, т. е. ее критику.

Приведенную реплику против Золя и Гонкуров Ницше заканчивает словами: 'Как отраден Достоевский!'[2128], тем самым противопоставляя его французским писателям. В немецкой критике 80-90-х годов Достоевского нередко сравнивали с Золя, отмечая у первого более высокий уровень реалистического искусства. Но Ницше, который рассматривал искусство как 'иллюзию', 'обман'[2129], было менее всего дела до споров о реализме. Можно предположить, что 'отраден' был для Ницше не столько подлинный Достоевский, сколько некий воображаемый творец, утверждающий 'жизнь' со всеми ее ужасами — 'дионисийский', 'трагический' художник.

Уже в самых ранних откликах Ницше подчеркивает свой интерес к Достоевскому как психологу. 'Записки из подполья' Ницше назвал 'воистину гениальным психологический трюком (Streich) — ужасным и жестоким самоосмеянием принципа 'gnothi seauton'[2130], но проделанным с такой дерзновенной смелостью, с таким упоением бьющей через край силы, что я был опьянен от наслаждения' [2131].

В письме к Гасту (13 февраля 1887 г.) он пишет: