Наставника общины…
— Йакова, — сказал писатель, — брата Иисуса, Первосвященника Иерусалимского Храма. — Антон кивнул, и продолжил читать:
— До конца всех людей войны, — прочёл он и посмотрел на писателя, а тот пожал плечами, и спросил:
— Люди войны? Дети Тьмы, слуги Велиала, киттим. Те, кеми окружил себя Савл, — сказал Антон.
— Те, кого призвал на помощь первосвященник Анания.
Игорь Брониславович сидел неподвижно, и что творилось в душе у него, одному Богу было известно. Когда же он заговорил, Антон был крайне удивлен его словам.
— Антон, неужели ты не понимаешь? То, чем мы сейчас занимаемся, называется подтасовкой.
— Учитель! — Попытался возразить Антон, но писатель перебил его.
— Согласись, — мягко сказал он, — здесь сказано «Лжец», а не Павел.
— Учитель, вы ведь сами назвали лжеца по имени.
— Неужели?
— Представьте себе.
— Уверяю тебя, ты сам это сделаешь в другой раз, и даже не заметишь. И, Антоша, у меня к тебе большая просьба. Не называй меня больше учителем, — он развёл руками, — как друга прошу.
Антон понимающе кивнул, и молча ткнул пальцем в компьютер. Писатель прочёл:
— И покаявшиеся в преступлении… покаявшиеся в умерщвлении Йакова, хранили Завет Божий, тогда как Павел настаивал на своём.
Сердце заныло и застучало с перебоями. Писатель прислушался к голосу Антона. Он не понимал смысла, он просто слушал слова, произносимые учеником.
— Внемлет… Бог… их словам… и услышит… и будет… написана… памятная книга… ради богобоязненных… ради почитающих Его имя… пока не откроется… восстанет… спасение… справедливость… для богобоязненных…
— Пусть принесут воды, — заплетающимся языком произнёс писатель, и Женька подбежала к нему с бутылкой воды и упаковкой таблеток.
— Сердечные, — сказала она. — Мама положила в дорогу.
— Спасибо маме, — сказал Игорь Брониславович, и проглотил таблетку. Он был бледен, но не переставал улыбаться.
— Антон, позови врача! — Сказала властно Женька.
— Это совершенно излишне. — Как можно спокойней сказал писатель. — Никаких врачей. Ваш муж — лучший из них, а ваша мама снабдила вас всеми необходимыми медикаментами, чтобы не отрываться на пустяки.
— Пустяки? Сердце это не пустяки!
— Женечка, прошу вас, поверьте мне. Я прекрасно себя чувствую, а в компании с вами — мне просто не реально умереть. — Писатель протянул Женьке ладонь, и она положила в неё свою.
— Так что там у нас? — Спросил он Антона, а Женька, развела руками, встала и ушла курить.
— Антон, тебе не страшно? — Неожиданно спросил писатель
— Страшно, учитель, но… интересно.
— Страшно, но интересно? Мне тоже всё это страшно интересно.
— Тогда продолжим?
— Обязательно!
****
А тем временем, Сашка Бубен бродил по Храму Гроба Господня в Иерусалиме, в поисках русской группы. Внезапно он увидел полноватого мужчину с усами и очень живыми глазами на несколько флегматичном лице, не терпящем никаких перемен. Одет он был, как клерк, или официальное лицо. Рядом с ним была переводчица. Она решала с режиссёром и оператором возникшую проблему.
— Он будет говорить на иврите, — говорила переводчица, представляя группе мужчину, — это принципиально для нашего министерства. А вообще, он говорит на арабском, английском, немецком, испанском и русском. Но, повторяю, говорить он будет на иврите, а я перевожу на русский.
Сашка приблизился поближе.
— Кто он такой? — спросил он у мужчины с кинокамерой на плече. — Кого снимаете?
— Хранитель ключей храма.
— Да ну!
— Вот тебе и «да ну!».
— Круто! — Показал большой палец Бубен, а оператор согласно кивнул.
— А ничего, если я за вами похожу, послушаю? При случае, могу и тыл прикрыть.
— Проходи, тебя туда не пропустят. — Сказал оператор…
— А я, где пропустят.
— Где пропустят — походи. Не жалко. Только долго всё это будет происходить.
— А я никуда не спешу.
— Ну, и ладно.
Тут оператора позвали работать, и Бубен стал рассматривать хранителя ключей Храма Гроба Господня.
— Салладин, разбивший крестоносцев, не позволил им разграбить храм. Он отдал ключи от него в руки семьи, хранившей их прежде, а сам Храм передал в руки Православных.
— От себя добавлю, — сказала переводчица от министерства, — что в те времена Православие означало то, что заложено в самом названии: Право — Закон, и его Слава — Сияние.
— Православные монахи, — продолжил хранитель, — получили право священства на этом месте, но сюда стали стекаться и представители других конфессий, и когда они тихо и достойно между собой разобрались, этот порядок был принят за «статус-кво», и с тех самых пор ни разу не нарушался.
— Сейчас мы с вами на Греко-православной части. Здесь на камнях вы можете видеть отметины — такие своеобразные символы. Кресты, которые оставили на стенах копьями крестоносцы ордена святого Иоанна.
Бубну стало не хорошо. Он отошёл от съёмочной группы и вышел из Храма.
Бубен курил в тени дерева, зорко следя, чтобы не пропустить оператора. И, когда тот вышел из храма перекурить, отвёл в теневую сторону, сел на брусчатку и сказал:
— Я тут решил продать одну вещицу, а теперь выяснил, что это кинжал крестоносцев, принадлежавших ордену святого Иоанна. Что делать будем, Ботаник? — Спросил Бубен, тыча острием кинжала в ребро оператора.
— Ботаник! Может, поможешь?
— Как? — Испугался оператор, поднимая руки.
— Да не бойся ты! Опусти руки! — Бубен протянул Ботанику кинжал. — На! Только осторожно, люди кругом.
Оператор глотнул из пластиковой бутылки воды, и опасливо принял из рук Бубна кинжал. Это был акт полного доверия. Они переглянулись и разулыбались друг другу. Оператор оценивающе рассматривал клинок, а Бубен говорил:
— Смекай, Ботаник! Ты сейчас с крутым арабом в теме. Приведи его сюда. Я ему предложу, и тебе за услуги отслюним десять процентов. Идёт?
— Я боюсь.
— А ты не бойся. Скажи, там один псих, серьёзный кинжал предлагает купить. Короче, кинь рекламу, и твои десять процентов. Время пошло!
И не успел Бубен выкурить ещё одну сигарету, как перед ним возникла вся съёмочная группа.
— Мы это будем снимать! — Твёрдо сказала переводчица. И немедленно вызываем полицию.
— Вот он пусть и вызовет, — сказал Бубен, кивая на хранителя, и протягивая ему завёрнутый в
