принялась готовить чай. За чаем Люся поведала историю отъезда бабушки и Павла Дмитриевича Левина в Америку.
— Костя, внук Павла Дмитриевича, дал объявление в Интернете, — начала рассказ Люся. — Он поместил на одном американском сайте информацию о группе выпускников Школы Восточной медицины из Нью-Йорка, пропавшей в далеком 35-м году в Советском Союзе. Назвал всех десятерых. И дал фотографии двоих из них, прошедших сталинские лагеря и выживших — Павла Левина и Ене Син. Вскоре откликнулся один мужчина преклонного возраста по имени Джеймс Норманн, который тоже учился в той Школе, но в злополучной поездке не оказался. На связь с Костей от имени Норманна вышла его дочь Сандра. Все мы были так счастливы! Нашлась еще одна душа из их однокашников! Такая удача! Джеймс Норманн решительно и безотлагательно велел Павлу Дмитриевичу и бабушку выехать к нему. Прислал приглашение и денег на дорогу. Я хотела лететь с ними, но не смогла из-за пациентов. В итоге поехал Костя. Но не стоило беспокоиться: старики стойко выдержали долгий перелет на самолете. Они благополучно сели в аэропорту Лос-Анжелеса. Их встретил сам Джеймс Норманн с многочисленными внуками и правнуками. Откуда-то обо всем прознали журналисты газет и телевидения. Они снимали их, и сопровождали аж до загородного особняка, где проживало семейство Норманнов. Мне обо всем Костя писал по электронной связи. А дальше — ты не поверишь, Андрей — одно американское издательство заключило контракт с Павлом Дмитриевичем на издание его автобиографической книги! И выплатило сразу аванс. Сейчас книгу редактируют — это займет некоторое время, а потом издадут. Очень быстро, правда?! Ведь Павел Дмитриевич большую часть автобиографии написал на английском языке. В общем, наши путешественники возвращаться назад не торопятся. И правильно. Пусть поживут. Люди шестьдесят лет не виделись. Им продлили визу еще на год. Там для Кости тоже дело нашлось, он практикует свой английский и совершенствует знания по компьютерным программам.
— Здорово! — сказал я. — Я рад за них. Будешь писать, передай всем от меня привет.
— Спасибо! — кивнула Люся. — Бабушка и Павел Дмитриевич бесконечно благодарны тебе за то, что ты помог им встретиться.
— Пустяки. Это им спасибо! Нам, молодым, не помешало бы у них поучиться стойкости духа.
— Насчет Тани и ее мамы не беспокойся, — сказала Люся. — У бабушки в журнале все написано. Когда срок подойдет, я пролечу их, если к тому времени бабушка не вернется.
— Спасибо.
— Я ведь звонила Тане, она сказала, что ты в командировке. Грустная она была. Встречался с ней?
— Да.
— Все у вас хорошо?
— Да.
— Хорошая она девушка. Гляди, не обижай.
Из Малаховки я сразу поехал домой. После рассказа Люси, отправляться в Тверь к Нине Сергеевне Левиной мне уже не хотелось. Зачем ее беспокоить? Хотя, втайне я надеялся почерпнуть из беседы с Ниной Сергеевной хоть малую надежду, что Эолли не совсем исчезла из моей жизни. Но что могла женщина сказать мне?
Пора оставить все иллюзии и возвращаться в действительность. А в реальной жизни все не так плохо, она сулила мне иные радости, как, например, встречу с портретом, написанным художником с натуры, с девушки, очень похожей на Эолли. И если на свете есть люди, схожие с ней и внешне и внутренне, то это замечательно!
Я включил компьютер. На мою почту опять пришла куча всяких рассылок, среди них мелькнул отправитель — Аксинфий. Трикошина звали Аксинфий Модестович. Это имя мне вряд ли когда-нибудь удалось бы забыть. Я открыл почту. Неизвестный Аксинфий, а может, и сам Трикошин, собственной персоной, без всякого вступления, философски рассуждал: 'Почему надо ставить вопрос ребром: 'или' — 'или'? Умный человек, владеющий предметом, вполне способен понять суть вещей… Тебе известна история одной женщины, филиппинки, вышедшей утром на рынок, и, вернувшейся домой… спустя двадцать пять лет? Она, будучи совсем неграмотной, села не в тот автобус, приехала в село, где жители разговаривали на другом наречии. Никто ее не понимал. Женщина, намереваясь вернуться в свой городок, села опять в автобус, но он повез ее еще дальше, в горную деревню, где люди тоже не понимали ее. В итоге бедную женщину прибрала одна шайка, которая заставила ее заниматься попрошайничеством. Так прошло двадцать пять лет. Однажды в горный поселок приехали из столицы студенты-этнографы, которые и наткнулись на заблудшую женщину, они знали ее диалект. Студенты связались по сотовому телефону с детьми ее, уже взрослыми, которые по фотографии узнали свою мать…
Возраст это что? Это возможность оглянуться назад и измерить мысленным взором пройденный путь.
Великий Будда говорил, что мы — есть плод наших мыслей.
Запомни: очень важно сесть в нужный автобус.
Ищи! Стучащему да откроется. И обломится'.
Я прочел письмо трижды. Неизвестный отправитель говорил витиевато и полунамеками. Многие так изъяснялись, они будто изнывали от безделья, и, потехи ради сбрасывали в Паутину свои словесные изыскания. Чтобы насолить людям. Сколько мусора копится в невидимом космосе под названием Интернет?! Существует порода гомо-сапиенс, пребывающая в геморроидальном ступоре, и она желает этого ступора ближним. Бывают типы, которые, допустим, заболев гриппом, намеренно распространяют вирусы, они в метро чихают и кашляют прямо в лицо соседу.
Я удалил письмо, а следом — все пришедшие рассылки. После чего отправился в ванную и побрился, уничтожил бороду, будто хотел этим поставить точку над всеми недоразумениями окружающей действительности. Расставшись с бородой, я не почувствовал облегчения на душе, тогда я вышел на балкон — поставил кирпичи, два — стоймя, а третий — положил сверху в виде крыши. Ударил ребром ладони по кирпичу, но он не сломался. Ударил еще — результат тот же. Только рука сильно заныла. Тогда я оставил затею. До лучших времен.
Новый год я встретил с родителями в деревне. Приехали еще сестра с мужем и годовалым ребенком из Оренбурга. Наготовили пельменей, салатов всяких. Напекли пирогов с грибами и яблоками. Выпили шампанское. А позже, когда родные все устроились на диване и креслах, чтобы смотреть по телевизору неизменно повторяющийся из года в год фильм Рязанова 'С легким паром', я пошел на улицу. Встал на лыжи, и, равномерно отталкиваясь палками, покатил вперед. В деревне выпало не так много снегу, но вполне достаточно для катания, — лыжи скользили хорошо. Я вышел на окраину, в поле, перевел дух. Кто- то накануне проложил здесь лыжню, она уходила к самому лесу, темнеющему вдалеке. Я продолжил путь, сделал остановку у первых сосен, затем углубился в лесную чащу по просеке, по лыжне, вскоре обогнул поляну — здесь я в детстве с Гришей Сомовым и другими ребятами гонял футбол — повернул назад, вышел из леса, сделал очередную передышку, но уже на полпути к деревне, посреди огромного поля.
Было вокруг необычайно тихо. Я прислушивался к тишине. Тишина здесь и тишина в городе — вещи разные, несравнимые. По большому счету встретить тишину в городе почти невозможно. Разве что в отдаленных спальных районах. Но и туда добирался шум машин. То ли дело в деревне. Как сейчас ночью среди поля — тишина глубокая как вселенная, — ее чувствуешь не только ушами, но и каждой клеточкой тела, ее даже можно пощупать руками, мелодия тишины скользит между пальцами, обвевает тонкими невидимыми флюидами. Здешнюю тишину ничто не может поколебать, даже отдаленный лай деревенской собаки, поскольку лай — частичка самой тишины.
Деревенскую тишину смогли бы нарушить только новшества городской цивилизации, как, например, звуки мобильного телефона — он заголосил сейчас резко в кармане моей куртки. Я расстегнул молнию, выудил аппарат.
— Привет! — очень знакомый девичий голос, немного странно было слышать его здесь и в то же время приятно, голос, прилетевший с края земли.
— Вероника, ты?!
