«нерадивости колхозников», а также о «снах и сновидениях». Душевная пустота, скука и никчемность, толкающая людей на неверный путь, заставляющая молодца Матвея Морозова калечить свою жизнь, находит свое выражение в том, что, как говорит колхозница Дарья Семеновна, «науки у нас хватит, а справедливости нет», что из года в год, вопреки неурожаям, сеют кукурузу раньше времени, только чтобы «выполнить пункт договора на соцсоревнование»; это нелепые, губящие дело директивы, о которых Иван Саввич говорит: «Есть такие директивы: маленькая тоненькая бумажка папиросная, а ты об нее бьешься, бьешься, и так и этак — только лоб горит, а больше ничего»; это то «начальство», о котором Матвей говорит, что ему никак не угодить; это радиорепортаж из МТС, во время которого человек обязан «непринужденно смеяться» и что-то говорить по бумажке, да так, что вскоре он начинает путать «механизмы» и «коммунизма»; наконец, это даже тот «большой печатный плакат — агротехсоветы по квадратно-гнездовым посадкам» в правлении колхоза «Волна», который «в основном состоял из текста, напечатанного мелкими, как блошки, буквами, и, для того чтобы прочесть его, колхознику потребовалось бы простоять, задрав голову, не меньше часа, да и то, если этот колхозник имеет среднее образование»… Словом, это всяческие проявления еще обильно цветущего в нашей жизни равнодушия к живым судьбам людей, к живому делу, атмосфера делячества, холода и запущенной бессмыслицы в той или иной области жизни, которая одних заставляет приспосабливаться, других — идти на риск и бороться, третьих — чудить, как Матвей Морозов, пить водку и идти в тюрьму. В повести Сергея Антонова достаточно живо воссоздана эта чуждая духу нашего общества, гнетущая и обессмысливающая всякое деяние пустопорожняя, бюрократическая видимость всего — видимость выполнения плана, видимость обеспеченности, заботы о людях, видимость агитации, культурного отдыха и т. д. На страницах повести мы наблюдаем это повсюду — от фигуры обаятельного и энергичного зонального секретаря райкома Игнатьева, который без устали разъезжает по колхозам и вмешивается решительно во все, но при этом обладает только одним недостатком — ничего не понимает в сельском хозяйстве и механизации, — вплоть до мрачного штапельного платья в окне сельпо и книг с выгнутыми солнцем обложками, тоскливо лежащих там же. И мы не верим в столь легкий, опереточный исход повести Сергея Антонова, не верим в то, что приезд лирически-милой девушки в модном пальтишке, знающей о том, что в Сибири семена облучают радиоактивным кобальтом, способен коренным образом изменить эту не совсем ладную жизнь, которую писатель видит очень зорко и изображает очень правдиво. Жизнь Пенькова изменится не от учащения киносеансов и устройства библиотеки в клубе; она станет другой под воздействием того народного порыва, который разбужен партией у нас в стране и который приведет в конце концов к уничтожению «всяческой мертвечины», мешающей счастью. Сергей Антонов начал свою повесть правдиво, талантливо и беллетристически живо, он схватил в жизни много любопытных, милых и горестных черт, нарисовал несколько живых и запоминающихся лиц, но — увы! — кончил «голубым и розовым», уверениями в том, что, в сущности, все очень хорошо, трогательно, прелестно и поэтично, что главное — учиться и участвовать в художественной самодеятельности. Но это уже похоже… на «елецкого с фигурами», которого исполняет дедушка Глечиков на эстраде вновь открытого клуба в селе Пенькове. НА ПОЛДОРОГЕ (О рассказах Ильи Лаврова) Впоследние годы в нашей литературе произошло явственное движение от помпезного и показного изображения современной действительности к попыткам проникнуть глубже в сферу действительной жизни, в особенности же в ту область обыкновенного, каждодневного, в которой формируется и протекает жизнь людей, не очень легкая даже в величавые исторические времена. Подлинное искусство не обязательно строит свои обобщения лишь на уровне «гомериад», отвлекаясь от множества частных, но глубоко присущих жизни случаев; можно даже сказать, что именно с учетом этого бесконечного ряда частностей и случайностей, второстепенных лиц и ежесуточных фактов только и может быть написана подлинная, живая, исторически верная картина действительности. И, что самое главное, каждый из этих «частных случаев» — это человек, судьба человека. Ведь это только в архаические времена художественная история Троянской войны могла состоять из описания битв героев и богов. Одной из книг, вставших в центре внимания на совещании молодых литераторов 1956 года, был сборник рассказов Ильи Лаврова «Ночные сторожа», выпущенный в свет Читинским издательством. Вслед за этой книжкой молодой рассказчик опубликовал и вторую, которая называется «Синий колодец». Раньше всего дальнейшего следует заметить, что Илья Лавров — писатель, несомненно, даровитый. Это радостно, ибо в произведениях молодых гораздо чаще встречаешь кое-какую начитанность либо явную вышколенность пера, чем подлинную даровитость, талант. Илья Лавров наблюдает и описывает жизнь прежде всего по отношению к судьбе человека. Он чувствует и словесно передает нам эту жизнь во всем; кажется, что даже всякий встречный-поперечный — для писателя возможный персонаж рассказа, он зовет за собой, он человечески интересен; картины жизни и природы, черты лиц и детали быта — все это для И. Лаврова «звучит», все имеет значение. Раздумье над тем, как жить, каким быть, жадная тяга к хорошему в человеке и гадливость ко злу… Все это внутреннее, порою неосознанное напряжение мы чувствуем в рассказах И. Лаврова и именуем это напряжение, это томление, зовущее писать, талантом. Затем И. Лавров в значительной мере уже владеет искусством изобразить и выразить желаемое, у него есть дар запечатлеть зрительный образ с помощью слова, сравнения или же навеять определенное «настроение», передать то или иное состояние человеческой души; ему знакомо искусство художественной детали, когда в малом, остро подмеченном красочном или характерном штрихе выражается многое существенное для понимания образа или переживания. Необыкновенно удачны у Лаврова и «крупный золотой дождь», который «мелькал, словно велосипедные спицы», и щеки маленького Саши Мизинчика, «тугие, гладкие, как яйцо вкрутую», и красные настурции на столе, которые «вспыхнули под первым лучом солнца, как подожженная бумажка». Много раз при чтении рассказов И. Лаврова с удивлением отмечаешь про себя: «Как похоже!» — когда видишь особенно удачное сравнение или точно уловленную черточку примелькавшихся будничных впечатлений. «Похоже!» — когда во время чистки свеклы на кухне в рассказе «Крылышко» «шкурка ползет из-под ножа ремешком. Он скручивается в кольца. Словно свекла была обмотана им, а мама разматывает». «Похоже!» — когда в другом рассказе женщина, волнуясь, «накручивает на палец тоненький платочек, словно бинтует ранку», или когда теплой осенней ночью в лицо героям дует ветер из тьмы «слабо и мягко — так дуют на блюдце с чаем». Очень сильно передано в рассказе «Квартирант» тоскливое одиночество очутившегося в горьком и нелегком положении человека. Автор пишет, что, когда герой в тоске бродил по городу, «рядом появилась какая-то телега, и, куда бы он ни шел, она громыхала за ним». Очень смешна и характеристична, например, маленькая подробность в рассказе «Ночные сторожа»: вздорный и пустой мужичонка Биба прячет курево и спички у себя в шапке, и потому при любом движении что-то тарахтит у него на голове… Рассказчик тяготеет к показу обыкновенного, будничного, связанного с каждодневными жизненными наблюдениями, к тому, в чем выражается поэзия обыкновенного. В фактах и событиях, внешне подчас весьма непримечательных, даже заурядных, автор обычно умеет разведать внутреннюю поэзию, содержательность и важность. Интерес автора лежит в сфере будней, рядовых встреч, обыкновенных драм, радостей и зол. Его герои, как правило, ничего не «совершают», они просто служат в магазинах и театрах, работают в
