парикмахерских и столовых, студенты влюбляются в своих соседок, одинокие старики усыновляют детей, проводники дальних поездов разносят чай по вагонам; люди несчастливо вступают в брак, испытывают одиночество или подъем духа, живут в нероскошных домах и комнатах, ездят на охоту в выходной день, судятся, читают книги, болеют и умирают… Хорошим, милым, непыжащимся людям в рассказах И. Лаврова противостоят люди иного склада — полные самоуверенности, с жизненной хваткой, импозантные себялюбцы, ведущие себя как хозяева жизни, люди со странно-знаменательными фамилиями — Звездоглядов, Светозаров, Полынин. Таким образом, И. Лавров хочет сделать доступным нашему зрению драматизм и лиризм человеческих будней — того «образа жизни», который мы все ведем, порою совсем безотчетно. Современная нормативная эстетика и критика все еще различает темы и сюжеты «высокие», так сказать, поучительные, и «низкие», мелкие, недостойные нашей литературы, забыв о том, что — по выражению А. И. Герцена — «искусство не брезгливо», для него нет ничего незначительного в жизни, так как в его силах придать смысл и духовное значение любой жизненной случайности или вероятности. Та художественная правда, которую мы прежде всего ценим в рассказах И. Лаврова, состоит в том, что писатель близко ощущает и, так сказать, взвешивает на очень тонких весах простые, каждодневные события, которые могут явиться подлинным потрясением в жизни человека, но не влияют на ход планет в мировом пространстве. Горе одинокой женщины, драма человека, потерявшего все, что он любил, оскорбление, нанесенное девочке, радость влюбленных, свободных в своем чувстве от всякой отягощающей душу корысти, — писатель умеет все это выразить словом, придать этому значение. …Вот история, рассказанная в «Ночных сторожах». Сколько лет бродил пожилой угрюмый Ефим ночами по парку с большой суковатой палкой, зажатой в «серой, как железо, руке», бродил, не видя ничего диковинного ни в лунных ночах, ни в цветах, ни в деревьях, хотя и оберегал все это «по должности», сколько раз «по-охотничьи» подстерегал влюбленных и накидывался на них с дикой руганью, бранил и свою нелюбимую жалкую жену и прожил бы жизнь, «заваленный работой… никого не любя». Но случилось так, что и он полюбил — обыкновенную женщину, сторожиху, спутницу по ночным обходам. Это, конечно, не смешно, это печально. Мы видим, как катастрофически теплеет этот мрачный бирюк… Однако все это открылось для Ефима слишком поздно и безнадежно. И как горько ему стало, когда он понял и свою вечную тоску, и горе своей жены и увидел все эти парочки, прячущиеся в темноте… И каким драматизмом оказалась полна эта небольшая поэтическая новелла, сколько поэзии открылось нам в описании неловкой, угрюмой и нежной «поздней» любви! Писатель с большой психологической правдой обрисовывает этот печальный «неромантический» казус, проявляя порой чрезвычайное художественное изящество и такт. В рассказе «Вдова» особенно выражен пафос авторского отношения к своим героям. После воспоминаний о минувшей войне и горе потерь здесь говорится: «Разве мало их, таких вдов-то, неустроенных, постаревших, одиноких? Кто знает об их думах в пустых комнатах?» Писатель берет на себя трудную, но человеческую задачу: услышать эти печальные думы, воспеть трудное одиночество вдов, рассказать о людях, столкнувшихся в жизни с горем, слабостью, а также с другими людьми — всегда активно и самоуверенно действующими (они этим держатся!) подлецами или холодными, без сердца, чужаками среди нас. Трогательный и печальный рассказ «Крылышко», повествующий о горе маленькой золотоволосой девочки, легкой, как крылышко, которой доводится быть участницей обыкновенной тяжелой семейной драмы и рваться между матерью, полюбившей противного «дядю Валеру», и добрым, любимым, страдающим отцом. Эпиграфом к этому рассказу можно было бы поставить мудрые слова Л. Толстого: «Дети — это увеличительное стекло зла. Стоит приложить к детям какое-нибудь злое дело, и то, что казалось по отношению взрослых только нехорошим, представляется ужасным по отношению детей…» Как видим, рассказы И. Лаврова довольно печальны, и, как водится, в адрес этого писателя уже прозвучали едкие упреки в «пессимизме» и пристрастии к «темным сторонам». Мы оптимисты, но не будем же становиться ханжами! Еще в окружении «равнодушной природы» умирают дорогие нам люди, рушатся семьи, есть еще одиночество и необеспеченность, а также тюрьмы и лишенные света жилища, еще бывает — приходит к человеку нежданное-негаданное горе, и он не знает, как с ним справиться, еще счастье в жизни идет в очередь с несчастьем… Все это говорится не для того, чтобы специально останавливать внимание на тягостных впечатлениях бытия, но только во имя того элементарного утверждения, что писатель вправе думать и о тяжких горестях, и о сложных жизненных случаях. Нам представляются высшей степенью холодного равнодушия те литературные «манифесты», в которых говорится о «бескрылой», «неудачливой в жизни мелкоте», которая «полезла» на страницы книг, а также брезгливые замечания о загсах и нарсудах, о так называемых «мелких дрязгах быта»… Кто эти великолепные счастливцы, спасенные жизнью даже от того, что они сдержанно именуют «некоторыми неустройствами быта», бестрепетно проходящие мимо «мелких дрязг», отраженных в деятельности столь почтенных учреждений, как загс и нарсуд, не запинаясь рассуждающие о «маленьких людях», о «мелкоте» со «слабыми идейными поджилками», об «обыденной сутолоке» жизни! Каким образом мог сложиться в наши дни этот их барский идеализм? И со всем тем какая внутренняя вульгарность слышится в этом накоплении брюзгливых словечек «мелкий», «неудачливый», «мелкота»… Именно подобный тон отозвался вдруг в статье В. Ажаева «Молодые силы советской прозы», где об интересующих нас рассказах Ильи Лаврова говорится следующее: «Как бы с подчеркнутой последовательностью показывается в них обыденная жизнь рядовых людей — сторожей, продавщиц, парикмахеров, железнодорожных проводников, мелких служащих. Но не это, разумеется, вызывает возражение (и на том спасибо! — М. Щ. ); худо то, что герои И. Лаврова — люди маленькие в самом плохом смысле слова. Они неудачники с несложившейся жизнью, и почему-то (!) они дороги автору именно жалкой своей судьбой и беспомощностью». Итак, «неудачник с несложившейся жизнью» — это и есть «маленький человек в самом плохом смысле слова…». По естественной логике «большой человек» и «в самом хорошем смысле слова» — это счастливец с исключительно удачно сложившейся судьбой, преуспевающий, довольный обстоятельствами, спокойно идущий по головам и уж конечно не «мелкий служащий»! Откуда у писателя В. Ажаева такая спартанская закалка, такой культ «удачи» и пренебрежения к «неудачнику», к «беспомощности», к слабому или ослабевшему? «Почему-то неудачники дороги автору жалкой своей судьбой»! Но ведь следующая за сим ступень это… «пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу!». И. Лавров в особенности любит героев, не высказывающихся или не могущих высказаться в резких внешних проявлениях, ни в поступках, ни в речи. Сторож Ефим из рассказа «Ночные сторожа», бессильный даже назвать словами овладевшие им чувства, немая Тамара в рассказе «Девушка с зонтиком», героиня рассказа «Вдова», сиротливо возвращающаяся в свою одинокую комнатку, обманутый и сумрачный Семен из «Синего колодца», девочка Крылышко, которая, потеряв все, понимала, что происходит, но не могла ничего объяснить словами, — всех этих людей писатель изображает молчащими в сдержанном терпении или в безмолвной спазме горя и одиночества. Не надо говорить, слова излишни — такую волю как бы диктуют автору его герои; сиротливость или обида слишком стыдливы, чтоб об этом распространяться. Зато лавровские недруги — Звездоглядов, Светозаров — гладкоречисты, патетичны и, во всяком случае, вполне откровенны. Молодой писатель в ряде случаев точно и с художественной стороны безошибочно проводит поэтическое разоблачение всей неприглядности и холодной пошлости подобных людей, которую они обнаруживают в его рассказах по мелочам, как бы
