Любите людей

устранить себя с той самой линии, которая и через принципы и через сотни других великих явлений, благодаря которым вырастал человек, приведет его, быть может, к тому совершенству, которое дает возможность чуять — Венера Милосская».
И если говорить о так называемом направлении таланта писателя, чьи рассказы были предметом рассмотрения в этой статье, то именно такого направления, такой «линии» мы бы ему пожелали в дальнейшем.

Студенческие тетради
ИЗ ДНЕВНИКОВ И ПИСЕМ
1947-1956 ГГ.

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
1947-1949 гг.

27 октября
Буду вести дневник. Это нужно. Основное, что раньше мешало мне, это то, что я в записях никак не мог быть более беспристрастным к себе и менее требовательным к стилю. Все мне казалось, что я пишу для кого-то, и что этот «кто-то» — строгий и праведный — будет вчитываться в мои излияния, как в документ, и что поэтому мне надо во что бы то ни стало оправдаться и, таким образом, представить себя в выгодном свете. Как я был глуп! Но теперь я — мнится — достиг той «седьмой степени» самосозерцания, которая поможет мне быть точным, искренним и невычурным.
Сегодня день особый. Сегодня мне исполнилось двадцать два года. Что ни говори, а многовато, уже больше, чем хотелось бы. Вчера вечером и ночью состоялось празднество. Сошлись други. Пили за меня, за маму (она «округлила» счет дней — старый, новый стили, — так что ее пятидесятилетие совпало с моим днем рождения). Я поднял тост за каждый год из этих пятидесяти, за каждый день… Хором — неистово, до хрипоты — орали песни. Потом по инициативе милого культорга Светланы играли в умные игры. Проигрывали фанты. Хорошо, убежденно и со страстью Володька читал «Облако в штанах». Я… распалившись, в отчаянной решимости (aut Caesar, aut nihil) в темноте, каким-то хриплым фальцетиком прокричал «Чечеточку». Как будто понравилось. Была В. К. Присутствие ее меня тяготит, а несдерживаемая нежность ужасает. Нет, я положительно не переношу этих страстных до истеричности и томных до сентиментальности «артистических» натур. Она до сих пор… Лучше бы я был ее чадом. право.
Впрочем, сейчас я весь в другом. Университет, книги, новые люди — жизнь, любимейшая жизнь охватывает меня, и так многого мне хочется, так многое меня радует и ужасает, что мелкие убогие чувствованьица прошлых лет кажутся смешными и стыдными.

30 октября
Изворачивался, лгал, выдумывал, только лишь чтобы получить какие-то кусочки, чтобы спасти мать от изматывания в поисках пищи. Одной славной женщине, имевшей касательство к обеденному вопросу — чудесному человеку, говорил в лицо явную неправду, лишь бы выпросить, лишь бы убедить… Какая в общем гнусная жизнь!
Был в университете. Договорился об экзамене по логике — о дне и часе, — и, кажется, очень неудобно. Перед тем долго ходил по центру. Дышал, улыбался, слушал, всматривался… Обожаю Москву новую! И старую! А больше всего — будущую!

3 ноября
Сегодня я доволен собой. Утром сдавал логику. В результате еще одна пятерка. Я снова начинаю привыкать к удачам. Впрочем, какие к черту удачи; просто позанимался как следует. Перед экзаменом волновался, не зная, что и как (ведь сдаешь человеку, которого совершенно не знаешь). Но оказалось все довольно просто. Вопросы достались вполне знакомые, и, начав косноязычно и путаясь, я постепенно вошел в форму и последний вопрос, например, раскрыл с классической обстоятельностью и четкостью. Преподаватель — некто Р. — показался мне человеком совсем не университетской эрудиции, даже в области логики. Так, маленький и скучный администратор-деляга, занимающийся между прочим и науками.
На днях слышал по радио окончание новой повести Симонова «Дым Отечества». Давно уже прислушивался к этой штуке. Но последние главы и эпилог показались мне необычными. Я жутко рад, что появилась такая нужная, богатая смыслом книга. Не хватало, просто не хватало вещи, которая бы верно и поэтично представила наши послевоенные будни, труды наши, думы наши о мире и Родине. В первое время у меня было такое впечатление, будто в той драчке, которую мне доводится вести с людьми «трезво мыслящими» и с самим собой (когда не хватает умения за частностями и трудностями увидеть славное и светлое), так вот, будто в этой драчке я получил великой силы поддержку, будто кто-то сказал мне: ты прав, дружище, так и нужно… и вообще в мыслях Басаргина я нахожу так много своего, мною передуманного, и не только в мыслях, но даже в оттенках тех настроений, которые вызываются в нем окружающей жизнью. Оттого ли это, что я, как и он, застигнут в позе наблюдателя, или еще отчего — не знаю, только мне необычайно радостно себя, нас, моих сверстников note 1 абсолютно правыми в основном, в главном — в нашем романтически приподнятом ощущении жизни… Отсюда все остальное — доблесть, радость, дружба, убежденность и многое еще.
Весь вечер по окончании «Дыма Отечества» я прыгал козлом и невразумительно выкрикивал какие-то лозунги. Бесновался от радости так, как, скажем, после приказа о взятии областного центра во время Отечественной войны. Мысли последних глав об Отечестве, о «нас», о будущем и настоящем, о «трезвости» и романтичности так близки моим мыслям, что действуют на меня почти физически, как при резонансе. Молодец Симонов, очень современная книга, и очень умная, и очень моя. Ведь вот люди старшего поколения, они многого не поймут, им ничего не даст, например, сопоставление первых пятилеток с новой, а у меня от одного этого сердце полнится гордым восторгом.
Скоро огромный праздник. Москва с утра до вечера шумит, чистится, украшается. Милиционеры щеголяют в новой форме — черная шинель и ярко-алые канты, петлицы и погоны. Очень нарядно. В Охотном ряду липы — ровесницы Октября. Каждая посажена в Сокольниках тридцать лет назад и теперь празднует день рождения вместе со всеми. Хотел писать (и напишу) о том, как в холодную, липкую, сумасшедшую вьюгу под стрекотанье отбойных молотков ловкие девчонки готовили ямы для посадки деревьев. И как я стоял весь улыбающийся… и заносим был снегом.
Ну вот уже и совсем вечер. На улице с половины дня густой и тихий снегопад. Завтра все будет белым-бело. Подошел к окну, посмотрел в снег, и стало мне по- зимнему зябко и одиноко. И подумалось как всегда: грустную жизнь ведешь ты, Марк Александрыч, нет тебе ни дела настоящего, ни молодости, ни любви. А годы идут, идут… И так хочется, так горестно хочется и дела настоящего, и молодости, и любви. Любовь — какое вообще затасканное слово, а я вмещаю в него всю свою душу, исхотевшуюся жизни, всю тоску по людям, по смеху, по задору, по дружному шагу, по ласке, по изяществу, по теплу, по здоровью.

6 ноября
Канун праздника. Промозглая скользкая сырость на улице, и толпы улыбающиеся, и бесчисленные мигания электрических лампочек. Кремль — сказочен. Каждая башня, каждый теремок, каждая архитектурная деталь обведена светящимся кантом и горит в темноте узорным волшебством. Очень красиво.
Люди веселые, шумные, по двое, по трое, толпами, и только я, как знатный иностранец, все один. И, видимо, поэтому мне что-то невесело. Кроме того,