руки в карманах, ярко-клетчатый шарф. Женщина с рыжеватым хохолком поднимает к нему лицо. Целует его… Потом идут дальше, смеясь, размахивая чемоданчиком. Снег по дорожкам скисший, по обочинам еще хрусткий. В наш век возможны такие эстетические синтезы, так сказать, когда вместе воздействуют и природа, и искусство, каких не было никогда. Например, год назад я где-то за городом в лесу был застигнут грозой, торжественной, с «громокипящим кубком» и золотом с неба… И в это же время откуда-то из-за леса, из-за чугунки доносило волнами виолончельный концерт Грига — передавали по радио в рабочем поселке… Благодаря радио искусство проникает в такие естественные ситуации, что можно с ума сойти. С другой же стороны, немного жаль искусства, которое было напоминанием о природе, и природы, которая напоминала об искусстве, а теперь они могут так взаимно сливаться, когда их не просят… Вся зима — от первой снежной пышной рукавички, снятой с ветки, первого плавкого снежка в ноябре в первом часу ночи на сквере до раскопанной во дворе между сараями в грязном и мокром мусоре последней погибающей обсосанной льдинки в солнечный полдень тринадцатого апреля. Скверик близ Большого театра закрыт, входы загорожены скамьями. Но с внутренней их стороны сидят люди. И я сижу. Рядом со мной тесно — девушка читает с увлечением. Заглядываю. Первые строчки, которые попались на глаза, говорят о том, что герой, объясняясь с дамой, оглянулся на дверь гостиной и увидел, как болонка, покрутившись вокруг стоявшего на полу вазона с розами, подняла на них ногу. Смешно. Жду, когда девушка дойдет до этого места. Через минуту она начинает смеяться и тихо, безудержно хохочет себе в воротник. И я не могу удержаться — смеюсь, кусая губы. Я знаю, с чего начинается в Москве весна. Еще в сере дине февраля, когда один день сыплет снег, а другой — трещит мороз, внизу, в метро, видно, как просыпается почва. В эскалаторных тоннелях — на беленом потолке появляются какие-то мокрые, темные пятна — это начинает бродить глубина глубин. На поверхности — еще жжет холодом, а десять метров внутрь — уже что-то шевелится и сочится. О ТЮТЧЕВЕ Имя Тютчева — одно из самых дорогих имен классической русской поэзии. Пройдя сквозь все перипетии историко-культурных движений последних ста лет, сквозь все и всякие переоценки ценностей, Тютчев в наши необыкновенные дни живет, как поэт высочайшего строя души, нужный, драгоценный, как поэт русской природы русской мысли и страсти, как поразительный мастер стиха. Тютчев — любимый поэт многих лучших людей нашей Родины. Он был горячо отмечен Пушкиным, напечатавшим в своем «Современнике» целое «собрание сочинений поэта; И. С. Тургенев, Тютчевым проверявший степень поэтической чуткости своих знакомых, сказал, что тот «создал речи, которым не суждено умереть». Крупные люди враждебного Тютчеву политического лагеря, революционеры-демократы Некрасов и Добролюбов высоко, по достоинству оценивали поэтический дар Тютчева. Добролюбов с восхищением вспоминал Тютчева как раз в самых ответственных своих работах; Некрасову принадлежит большая, сильная статья в «Современнике», взволнованно пропагандировавшая поэзию Тютчева в конце 50-х годов Тютчев был любимым поэтом великого ученого Менделеева и великого композитора Скрябина. Лев Толстой не мог без слез слышать некоторые стихи поэта и сказал как-то, что «без Тютчева нельзя жить». Владимир Ильич Ленин пожелал непременно иметь стихотворения Тютчева в личной библиотеке своего кремлевского кабинета. Разные люди, разных эпох и поколений и разных представлений о целях человека на земле, но именно большие люди с героической судьбой, подлинно воплощавшие гений народа, принимали и чувствовали поэзию Ф. И. Тютчева, полную высокой, взволнованной думы и живого разноречья чувства. Бывали времена, когда Тютчев казался первым по читаемости поэтом в России, наравне с Пушкиным. Люди разных пристрастий вслушивались в то, как бьется тютчевское «сердце, полное тревоги», в то, какие тайны открывает перед ними «вещая душа» поэта, сопереживали с ним любовь и боль, восторженное смятение от близости к самому «подспудному» хаосу космически вечной природы и прелесть беглых, «минучих» впечатлений родных домашних зим и весен. А главное, эти немыслимые чудеса поэзии, выразительности, которые содержала в себе небольшая книжка стихов Ф. И. Тютчева, про которую сказано, что она «томов премногих тяжелей». Не может остаться равнодушным к этой мощной и терпкой от крепости художественного «настоя» поэзии и наш современник, в особенности же человек пишущий, читающий, любящий подлинные стихи, болеющий о русской поэзии. Когда-то Анатоль Франс, рисуя социалистическое будущее нашей планеты, представлял себе, что в этом новом, высочайше-организованном, гуманном мире совершенно особое место займет поэзия. Он говорил от имени одной из жительниц этого тогда еще «после-послезавтрашнего» мира: «У нас не только есть поэты, у нас есть поэзия. Мы первые определили область поэзии. До нас в стихах выражали многие идеи, которые лучше бы могли быть выражены в прозе. Писались рифмованные рассказы. Это было пережитком того времени, когда излагались размеренным языком законодательные постановления и хозяйственные предписания». Речь тут идет, по-видимому, о том, что поэзия сделается бесконечно одухотворенной и утонченной выразительницей человеческого чувства, драгоценной хранительницей переливающихся, иными словами неуловимых, впечатлений и ощущений бытия, острой мысли, всего разнообразного духовного состава расцветшего человека, а не останется рядовым «чтением», параллельным чтению беллетристики, как это часто и повсеместно бывает. Если это так, то поэзии Ф. И. Тютчева, изумительно искренней, богатейшей именно выражением нескрываемых личных «человеческих» тонкостей и оттенков, отражающей свет и тени, присущие картине жизни, благородной по своей гармонии, суждена все возрастающая популярность и новая народная слава. Ноябрь 1953 г . Г. Н. Троепольскому Москва, май 1954 г . Уважаемый Гаврила Николаевич! Простите, что пишу Вам с опозданием, почти накануне Вашего приезда в Москву. Сейчас у меня наступили аспирантские экзамены — это берет очень много времени. Кроме того, продолжается полемика вокруг «Русского леса», просиживаю вечера в Союзе писателей на жутких дискуссиях 1 . Все вдребезги переругались. 1 Обсуждение романа «Русский лес» Л. Леонова проходило в Союзе писателей 10 и 14 мая 1954 г . Ваш рассказ поэтому прочитал только вчера и только один раз. И вот со своим едва отпечатавшимся мнением — прямо к Вам. Вряд ли Вы останетесь довольны. «Соседи», говоря просто по-читательски, мне очень понравились. В этой Вашей вещи для меня лично есть одно главное достоинство, которого я нигде долго не отмечал. Это то, что частный человеческий интерес, простые крестьянские волнения из-за худой коровенки или порванной сбруи Вы не презираете, но, напротив, поднимаете как тоже человеческие, глубоко трогающие читателя стороны жизни. Будничные радости и печали крестьянского двора и через них самые ответственные политические и экономические представления нашего времени —
