Как бы ни относиться к нравственным утопиям толстовства, нельзя не увидеть в них одного высокого и мудрого — отношения к человеческой жизни как ответственному духовному делу, объективного утверждения ее высочайшей ценности. Л. Толстой завещал нам представление о громадной важности, тревоге и значительности дела мысли и литературы в современном мире, высокую веру в художника как друга человечества, живущего с людьми и для людей, как жил он сам. Замечательны слова Льва Толстого из трактата «Так что же нам делать?»: «Мыслитель и художник никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах… Он всегда, вечно в тревоге и волнении: он мог решить и сказать то, что дало бы благо людям; избавило бы их от страдания, дало бы утешение, а он не так сказал, не так изобразил, как надо; он вовсе не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно — он умрет… Гладких, жуирующих и самодовольных мыслителей и художников не бывает». В этих словах лучшая характеристика того подвига жизни и творчества, который связывают потомки с именем великого русского писателя. ГЕНИЙ ДОСТОЕВСКОГО Имя Ф. М. Достоевского стоит в одном ряду с именами гениальнейших — пророческого склада — художников, объяснивших человечеству целые эпохи его развития, поднявших раздумья и страсти людей своего времени до уровня всемирности. Ф. М. Достоевский выступил в литературе в середине прошлого века, в период роковой, внушавшей ощущение хаоса, ломки в материальных отношениях людей, в общественной идеологии, в душевном мире отдельной личности. Сам он писал о своей эпохе: «Прежний мир, прежний порядок… отошел безвозвратно. И странное дело: мрачные нравственные стороны прежнего порядка — эгоизм, цинизм, рабство, разъединение, продажничество — не только не отошли с уничтожением крепостного права, но как бы усилились, развились и умножились…» Мир, воссоздаваемый в гениальных творениях Достоевского, поистине катастрофичен, сдвинут с места, лихорадочно изменчив и чреват неожиданностями — таким представлялся он «среднему», вышедшему на свой жизненный промысел человеку — герою Достоевского. Реальная действительность России XIX века, где новое и традиционное, хищническое и патриархальное, стовековое и сиюминутное соединялось в особенно драматических и выразительных жизненных фактах, раскрыта в шедеврах Достоевского с исключительной мощью и экспрессией. Попытки разломанного эпохой на куски человека самоопределиться, разместиться в этом «фантастическом», как называл его Достоевский, мире сообразно его совести или бессовестности — таково общее содержание главных художественных произведений Достоевского. С поразительной силой психологического анализа, доходящего до крайностей, со страстью, одинаково интенсивной и в утверждении и в отрицании, воссозданы в знаменитых романах Достоевского живые, движущиеся, вопиющие о своих страданиях и сомнениях люди, натуры, жаждущие истины и идеала, ввергнутые в стремительное, безостановочное, спешное — в темпе самой жизни — действие, усилие, достижение чего-то главного для человека. Это не просто лица, но поистине образы психологии целого столетия. Мировоззрение самого Достоевского было продуктом беспощадно описанной им эпохи кризиса и краха идеалов. Известен его тяжелый жизненный путь: от участия в революционно-просветительских кружках, от утопического социализма — через «мертвый дом» царской каторги — к фанатической борьбе против «разума», проповеди монархических и мессианских воззрений, к положению наперсника «упыря» Победоносцева. Но, сознавая всю реакционность конечных политических и философских откровений Достоевского, нельзя не преклониться перед питающей все его творчество, всю его деятельность небывалой искренностью, моральной требовательностью, одухотворенностью и высотой идеала. Известно крылатое слово Горького: «Достоевский — больная совесть наша». Больная совесть — это совесть болеющая, глубоко уязвленная обидами жизни и страданиями любого из «малых сих», это совесть, так сказать, патологически-ответственная, раздражающаяся от самого преходящего, «допустимого» противоречия и несогласия жизни с идеалом. В мир, антигуманистический по существу, где божеством стала «ассигнация», где поруганы детская чистота и гуманное обаяние женственности, приходят герои Достоевского — бедный, лепечущий Макар Девушкин, одинаково высокий и ничтожный Раскольников, чистый и беспомощный — «рыцарь бедный» — князь Мышкин и падающие и подымающиеся, все преступившие, но беззащитные от самих себя Карамазовы. Современную действительность, поступки своих героев, все в них и вокруг них Достоевский мерил одною мерой совести. Вспомним страшное гоголевское восклицание: «Как много в человеке бесчеловечного!..» Это бесчеловечное в человеке ужасало Достоевского, он истолковывал его порой как некое изначальное зло, как качество самой хаотической природы людей. И противопоставить ему он смог лишь совесть, покаяние, как самое человеческое в человеке. Недаром же своих героев, внутренне захваченных ненавистными Достоевскому идеалами грубой силы, индивидуалистического самоутверждения, «наполеоновской» манией, «преступивших» человечность, — героев, которым «все дозволено», — Достоевский карает такими изощренными муками, такими «угрызениями», перед которыми бледнеют муки Дантова ада. Недаром же даже выработанное веками представление о «прогрессе» или о «высшей гармонии», даруемой людям за их нынешние мучения, Достоевский ставит в зависимость от напрасно уроненной «одной слезинки» ребенка. Для него нет правды в том, что основывается на страдании безвинных. Достоевский — певец «униженных и оскорбленных». Все страдания, потери, все муки ничтожности, бедности, нравственно-оскорбительного положения в обществе людей безвестных и бессильных, но наделенных «душой», отразились в его произведениях. Это настоящий плач по каждодневно погубленной человечности, плач и заступничество перед всеми будущими временами. Такой страстной, мучительной, кровоточащей любви к людям, такого понимания и участия в самом тайном, что прячут люди от других, да и от себя тоже, не было больше в мировой литературе. Это исключительная черта гения Достоевского. Не было бы нужды говорить обо всем этом, если бы речь шла не о действительно гениальном, захватывающем художнике. Картины жизни, открывающиеся нам со страниц произведений Достоевского, незабываемы, есть целый образный мир Достоевского, который мы столь же отчетливо и запечатленно представляем себе, как, например, мир Толстого. Типы и характеры, выведенные Достоевским, по своей значительности стоят в цепи «вечных» образов мировой литературы, таких, как Гамлет, Фауст, герои мифов и легенд. «Общее» и «индивидуальное» в этих образах воссоздано с почти таинственной, поражающей художественной яркостью, на самом высшем уровне художественного реализма. Достоевский — великий психолог; психическая жизнь человека, все сознательное и подсознательное, болезненные противоречия души, лава смятенных мыслей, холодное рассуждение, тайное мерцание чувства и невыносимый натиск переживаний — все доступно напряженно-испытующему, серьезному взгляду Достоевского. Романы Достоевского — каждый из них — это мир поразительных по интенсивности художественных и интеллектуальных впечатлений, обнимающих целые области жизни во всех ее предельно выявленных контрастах тьмы и света, вспышек возвышенного романтизма и «бездны падений». Наконец, огромное наслаждение — острохарактерный, неистощимый, разноречивый язык прозы Достоевского, язык глубоко национальный. Дни чествования памяти Ф. М. Достоевского — одного из гуманнейших художников мира — это дни всемирного торжества великой русской литературы. СПОР ОБ А. БЛОКЕ На заключительных страницах книги Вл. Орлова «Александр Блок» есть слова, к которым нужно присоединиться с пламенным сочувствием: «…годы не
