организующего разума, воплощенного в образе предводителя партизанских отрядов большевика Никитина. Но точно так же, как искажено здесь представление о судьбе крестьянства в революции, грубо примитивизован и образ пролетария-питерца, посланного городом на помощь селу. Действительность гражданской войны рождала разные типы вожаков масс, в том числе и жестоких диктаторов и насильников-атаманов. Вс. Иванов в «Цветных ветрах» в образе большевика Никитина рисует неумолимый концентрат воли и железного аскетизма, не считающегося ни с чем. В системе образов, в той стихии стихийного, которая разливается в повести, образ Никитина, его воля, твердость и неумолимость решений, его рассчитанная безжалостность возникают как антитеза мужицкому безрассудству и безволию. В мужицком «тесте», как выражается Никитин, он должен служить «квашней», круто сворачивающим и подчиняющим аморфную массу веществом. Но на самом деле все действия Никитина в повести выглядят только как холодная, обдуманная «педагогическая» жестокость. Один из критиков сравнил этот образ с легендарной «Железной маской», безжалостно и твердо вершащей суд над людьми. Таков Никитин в эпизоде расстрела одного из сыновей Калистрата Ефимыча, неправильно заподозренного им, таков он в другом месте повести, когда просто походя убивает рабочего, допустившего брак во время изготовления бомб для партизанского отряда. Не нарушает этого впечатления и тот ответ, который дает Никитин на слова Калистрата: «Не надо кровопролитья-то, парень, мало крови тебе, ну?» — «Мне не надо. Я для всего мира. Последняя кровь». Такого рода «ставка на кровь» никогда не была свойственна коммунистам, это одна из догм самого правоверного эсеро-максимализма. Лишь в одной сцене мы ощущаем вдруг подлинно человеческое начало в образе Никитина — там, где он, подобрав случайный комок угля в таежных горах, неожиданно улыбаясь, говорит Калистрату о будущих заводах, которые появятся когда-нибудь в свободной Сибири. Ошибка Вс. Иванова в «Цветных ветрах» заключается в том, что большевистский разум, воля, диктаторское начало, которое несет с собой пролетариат, и стихия «органической» крестьянской души, стихия внеразумной веры в «землю» здесь слишком противопоставлены, фактически — полярны. Представители первого начисто лишены второго, а во втором нет ничего от первого. Дистиллированная воля, беспощадность Никитина исключает всякое человеческое чувство, широту и поэзию подхода к жизни, в «никитинском» начале нет жизненного биения, оно обездушено, зато Калистрат Ефимыч несет с собой сплошную стихийность, внеразумность, сплошную «душу», охваченную волнами страсти, гнева или умиротворенности; наконец, «калистратовское» начало — это органическая близость к земле, к пашне, к ее болям, это переливающаяся прямо из недр земных в сердце человеку земная красота и сила. Недаром таким былинно-сказочным аккордом заканчивается повесть. Калистрат Ефимыч, оставивший партизанский отряд, как только его позвала к себе «земля», поднимает плугом пашню, «орет», словно Микула Селянинович, один в чистом поле. Подъехавший партизан напоминает ему об отряде и спрашивает: «Микитину кланяться?» В ответ Калистрат, жуя спелую ковригу хлеба, «проговорил что-то неясное». А «из мешка густо пахнуло хлебом». Так землепашеской «вечной» идиллией символически оканчивается у Вс. Иванова весь разгул воинственных стихий и высоких ветров революции. Идейно-художественная система «Партизанских повестей» складывалась в то время, когда на непосредственные жизненные впечатления писателя уже наслаивались черты литературной искушенности, сознательно воспринятой эстетической программы. На образный стиль «Партизанских повестей» наложила отпечаток близость молодого Вс. Иванова к эстетике, пропагандировавшейся в те годы петроградским литературным содружеством «Серапионовы братья». Талантливая молодежь, объединившаяся в это содружество, в своем преклонении перед искусством, перед силой художественно-словесных средств выразительного воздействия на душу человека пришла к идеалистической проповеди «искусства для искусства», искусства, лишенного злободневного общественного содержания, вечного и замкнутого в цепи «вечных» тем. В теориях «Серапионов», совпадавших во многом с тогдашним «формализмом», господствовал культ «формы», «приема». Целью художника становилось изыскание необычных средств воздействия и обновления литературного рассказа, или, как тогда говорили, «остранения», что представляет собой перевод любого жизненного факта в мир «странного», способного задеть воображение и непосредственные чувства читателя. Художественно- изощренные средства, культивировавшиеся прозой «Серапионов», — это сказовая, так называемая «орнаментальная» проза, в которой неавторский план повествования придавал ему особенную художественную остроту, неожиданная, фрагментарная и «перевернутая» композиция, разнообразные средства иронического переосмысления материала, использование внелитературных фактов и языковых средств для неожиданного «остранения» формы, культ изощренного словообраза, внешней образной ассоциации и т. п. Но действительно живой, трагический, революционный жизненный материал, который принесли с собой прозаики 20-х годов, не подчинился той эстетской обработке, которую предпринимали «серапионы». И во многих произведениях 20-х годов мы встречаем кидающееся в глаза противоречие между эпически-значительным содержанием и суетливой нарочитостью формы, стремящейся к изощренности, ненужной усложненности и непременному «остранению». В «Партизанских повестях», как мы видели, Вс. Иванов достигает уже большой степени художественно-образной выразительности, способной передать все величие и драматизм темы гражданской войны. Можно ко всему, что уже сказано, упомянуть здесь о превосходном использовании художественной детали в повестях, об отдельных изобразительно- выразительных штрихах, которыми Вс. Иванов умеет схватить характерный облик попавшего в его поле зрения человека (например — «похожий на новое стальное перо, чистенький учитель» или «белокурый, курчавый парень, похожий на цветущую черемуху», «цыплята, похожие на кусочки масла») или передать в одной детали ужас и боль разорения и смерти, которые несет с собой война (в «Бронепоезде» партизаны проходят через мертвое село, в котором только что шел бой и «от двора ко двору, среди трупов, кольцами кружилась сошедшая с ума беленькая собачонка»). В «Партизанских повестях» восхищает обильная красочность, свежесть, цветистость образов и языка. В повестях мерцают и горят все цвета и пленительные оттенки, переданные в интенсивных, красочных эпитетах — блестящий, золотой, зеленовато-золотистый, пурпурно-бронзовый, кроваво-черный и т. п. Один из исследователей творчества Вс. Иванова заметил, что «Партизанские повести» как бы не написаны, а ярко вышиты, подобно азиатским коврам, унизаны блестками и золотом. Но уже в «Партизанских повестях» сильно ощущается отмеченное выше противоречие между драматическим, глубоким содержанием и изысканной, подчас нарочитой художественной формой с явной ориентацией на столпов «орнаментальной» прозы и формалистического увлечения «приемом» Андрея Белого и Ремизова. Фрагментарный, разорванный стиль изложения, видный в «Бронепоезде», натуралистические излишества, «выпячивание» натуралистической детали во всех трех повестях, иногда чисто внешний лирический орнамент (в «Цветных ветрах»), образное «остранение» (см. начальные строки «Бронепоезда» — «цифры блестели перед глазами: на дверях купе, на рамах окна, на ремне, на кобуре револьвера… точно огромная мясистая цифра 8, на койке… отдыхает прапорщик Обаб»), «злоупотребление местными речениями», языковой натурализм, за который упрекал Вс. Иванова Горький (некоторые реплики Син Бин-у, «звукозапись» всех анормальностей крестьянской речи и проч.), стилизация под сказ или в некоторых более поздних произведениях под восточный сказ («Рассказы на вершине Эльбруса») — все это при яркой индивидуальности творчества Вс. Иванова и значительности того жизненного содержания, к которому он тяготеет, было явно поверхностным формалистическим наносом, от которого, впрочем, писатель освобождался долго и с трудом. После «Партизанских повестей» Вс. Иванов усиленно работал в разных жанрах. В 20-е годы это один из наиболее плодовитых авторов. Мы встречаем в творчестве Вс. Иванова этой поры занимательные, остросюжетные, иронические новеллы, собранные в цикл «Экзотических рассказов». Тут и
