Впечатление от лучших страниц романа «Путешествие в страну, которой еще нет» в большой мере портит формалистическая вычурность, которой не избежал здесь автор, — фрагментарность и нервозность манеры, излишняя образная расточительность и ассоциативность, напоминающая «сопряжение далековатых идей» («Самовар походил на опущенные руки», «Ты сильна и добра, как подъемный кран, как пароход, груженный зерном и консервами», «Ваша шапка похожа на паровой молот»), искусственный диалог, постоянное использование парадоксов («Любите ли вы клюкву, засыпанную сахаром?.. — Я люблю целесообразную работу, — ответил мастер») и т. п. Художественное творчество Вс. Иванова с самого начала щедро питалось из автобиографического источника. Яркость, интенсивность личных жизненных впечатлений лежит в основе многих отдельных произведений и циклов Вс. Иванова. Энтузиазм времен гражданской войны, детство, проведенное в полуазиатской российской провинции, память о юношеских годах и романтических скитаниях содержатся и в «Партизанских повестях», и в «Экзотических рассказах», и в повестях «Возвращение Будды», «Голубые пески», и в «Тайное тайных», и в «Сентиментальной трилогии». В отдельных новеллах, включенных автором в цикл «Экзотических рассказов», впервые появляется образ «факира Бен-Али-Бея» — образ личный и лирический, раскрывающий в «остраненной» форме содержание отроческого и юношеского периода жизни автора в ту пору, когда он бродил по дорогам Зауралья с бродячим цирком, мечтая о необыкновенном. Эту тему в творчестве Вс. Иванова венчает роман «Похождения факира», написанный в 1934—1935 годах и незаконченный (вышли только три части из задуманных пяти: первая — «Факир подходит к цирку», вторая — «Факир обходит цирк» и третья — «Факир входит в цирк»). В предисловии к «Повести о детстве» Федор Гладков приводит слова М. Горького из личной беседы с ним: «Наша молодежь должна знать, какой путь прошли люди старшего поколения, какую борьбу выдержали они, чтобы дети и внуки их могли жить счастливой жизнью. Им нужно показать, как трудно создавался человек, как он был упорен и вынослив и в труде и в борьбе, и какой он совершил невероятный путь к свободе». Роман Вс. Иванова «Похождения факира», по существу, посвящен этой благородной теме, но отличительной его особенностью является крайне обостренный лирический и психологический характер, придающий повествованию несколько замкнутый вид, а иногда уводящий его от реализма и объективного содержания описываемых событий. «Похождения факира» — это рассказ о том, как жили люди в старороссийском захолустье, как груба и ограниченна была их жизнь; это целая эпопея обывательщины, с которой сталкивался в те годы всякий входящий в жизнь человек. Одновременно и неразрывно с этим роман Вс. Иванова — это раскрытие психического мира героя, талантливого и своеобразного юноши, с первых лет сознательного бытия вошедшего в конфликт с обывательской и бесчеловечной средой, рассказ о поисках им счастья и о тех причудливых, фантазерских формах, в которые выливался его романтизм, возникший из отвращения к слепой и безотрадной жизни, к стихии мещанства. Жизнь оборачивалась к герою романа очень невыгодными и удручающими сторонами. В первой части романа особенно ярко запечатлен тот обыденный и тоскливый мир, который готов был поглотить героя. В ряде картин романа образно выражена вся мертвенность и застойность провинциального угла, в котором дух российского мещанства сливался с вечной тоской азиатских диких равнин: «За крошечными окнами блистала широкая степная тишина. Каменные бабы торчали возле солончаковых озер. У тракта, по которому мчались лихие усатые почтальоны, беркуты рвали труп сдохшей лошади. Озера похожи на бельма, вокруг них камыши, за камышами — лога; а дальше на десятки и сотни верст заросли дикой клубники, где бродят пудовые, жирные дрофы; а за дрофами — сосновые леса — «боры». В ряде эпизодов романа Вс. Иванов с большой силой показывает весь мрак, грубость, безвыходность «страшного мира» дореволюционной провинции. Тут и сцена дикого, кровавого избиения цыгана-конокрада, и сытый, застойный, убивающий душу купечески-мещанский домовый мир теток Фиоз, и разного рода уродства и похабства в городской обывательской среде, и такие, например, жанровые картины, которые, подобно полотнам передвижников, открывают перед нами страшный быт прошлого: «Возле чайной «Общества трезвости» три парня дрались толстыми сосновыми сучьями, топчась на месте, они старались ударить друг друга в голову. Из окна чайной вываливалась белокурая женщина, держа в зубах рваный пуховый платок… Из глаз ее лились слезы, а за ее спиной причитала беззубая старуха: «На кого ты меня покидаешь…» В этом мире человеческие мечты и порывы к чему-то иному, более достойному человека, облекались порою в причудливые и гротескные формы, уводившие людей на путь самых поразительных чудачеств и «выходок». Так возникает в первой книге романа тема «тщеславия» как нелепой формы придания жизни тому, в чем ее нет. Особенно интересен с этой стороны один из удачнейших образов книги — образ отца героя. Есть что-то комическое, величественное и жалкое во всех его жизненных предприятиях, питающихся одним «тщеславием». Его жизненный и служебный путь изображен как цепь необъяснимых тщеславных странностей, граничащих порой с каким-то отвлеченным подвижничеством. Бросив бедствующую семью, этот человек отправляется добывать диплом Лазаревского института восточных языков, имея в виду в будущем щеголять перед одностаничниками в красивом институтском мундире; он мечтает об открытии в казачьем поселке банка, здание которого предполагается выстроить… из алебастра; детей он обучает арифметике, соединяя это с затейливыми танцами; надеясь пережить минуты торжества, он вербуется добровольцем в армию на японскую войну и, когда процедура оказывается вполне прозаической, приходит в необъяснимое расстройство. Тщеславные странности отца в романе передают всю мучительность житейской пустоты и никчемности, в которой оставалось лишь «выкинуться осетром на берег». В первой части романа мы с увлечением следим за жизненными скитаниями героя, ищущего в окружающей его жизни чего-то интересного, соответствующего его напряженному романтизму, постоянно отталкивающегося от скуки и безобразия реальной жизни. В этой части романа психологически правдиво и поэтично рассказано о том, как мечтательность и романтический полет воображения наталкивались в жизни на глухую стену обыденного. Детские дневники героя, в которых он записывал «совсем не то, что случилось» с ним, а что-то «легкое и розовое», навеянное чтением романтических книг о неведомых островах, расположенных в южном море; влюбленность в таинственную девушку «под черной шляпой» и письма к ней, наполненные вычитанной экзотикой; привязанность к мечте об Индии, стране, полной удивительных вещей и открывающей перед человеком все тайны жизни; и, наконец, цирк, обыкновенный бродячий цирк, забредший в захудалый городишко и явившийся для героя каким-то символом всего самого необыкновенного, необычного, красочного, полностью завоевавший сердце героя, — это душевные приметы романтика, не находящего в обыкновенной, приниженной и цинично- материальной жизни пищи своему душевному томлению. «Деньги? Скот? Дом? Зачем мне все это? — рассуждает герой. — Торговать? Вот печатник Быков передоверил свою жену Варвару дедовскому приказчику Осипу Жде, а тот купил ему дом… И стал ли Быков счастливее?» О многих потерях и разочарованиях рассказывает история похождений «факира» — юноши, ищущего в жизни красоты, смысла, силы и справедливости, утверждающего свое право на мечту и необыкновенный душевный мир в тяжелых схватках с жизнью, затягивающей его своим болотом. Отсюда в романе такая напряженная, порой искусственная экзотика — стремление героя к Индии, цирк, стихи с отзвуками из Эдгара По, — то есть все то, что никоим образом не связано с прозаической жизнью, которая окружает героя. Однако это одновременно и трагедия невоплотимой мечты, мечты-муки: до Индии герой в его странствиях был бессилен дойти и обретался все время где-то возле Екатеринбурга, цирк тоже не сразу открылся для героя: первое его выступление на арене в качестве борца окончилось позором. Герой мечтал, что высоко, «чуть ли не у Млечного Пути», он протянет проволоку и «понесется» по ней «одетый в огненное трико»; а в действительности все было иначе. «Борец положил меня в несколько секунд, щелкнул по заду и уныло сказал: «Туда же лезешь, сопляк». Мы видим, как порою отчаяние охватывает героя, когда он ощущает всю несовместимость своей мечты с пошлой действительностью, и тогда из уст его вырываются горестные обличительные монологи по адресу мира темной жестокости, обывательщины и сытости, в который превращен этот прекрасный земной мир: «Ну зачем нужен мне был этот детский лепет об индийском принце, об Индийском океане, о далеких островах? Вымаливать у мещан веру в дикую и нелепую выдумку — разве в этом заключается воля?.. Вот они валятся по сходням и понесут важно свои тела, браслетки, часы,
